Однажды, двадцать лет назад, я был колумнистом в региональной версии «ЛГ» («Литературная газета. Юг России»). С конца 1999 года три полосы в каждом номере готовились ростовской редакцией, а авторы были ещё и из Краснодара, и из Ставрополя, и из многих других городов ЮФО, который как раз в то время и образовался. И в каждом номере я занимал колонку с маленьким рассказом (размер мне был задан). Рассказов этих набралось не меньше трёх десятков, потому что я вёл колонку более полугода. Точной цифры не назову: подшивки не делал, а в моих компьютерах с тех пор многое попропадало.
Когда мне, зная моё быстрое перо, предложили эту работу, никто – и я в том числе – не ждал диалогов. Думали, будет обычный отклик в беллетристической форме на актуальную тему – точка зрения, мнение и т.п. Как теперь блоги. Но предо мною возник Арт Бухвальд (см. интернет), убедительно издевавшийся над сенатом, конгрессом, Пентагоном, президентом, вице-президентом и американским обществом – в диалогах. Его тексты в «Вашингтон Пост» перепечатывались 500 газетами всех континентов. У нас его можно было прочитать в еженедельном дайджесте «За рубежом», и там я его раньше и читал – приходя в восторг от возможностей несуществующего в нашей публицистике жанра.
Да, стоило пойти по этому пути – тем более, что я только что освободился от сериала «Приподнятая целина», где герои в закрытом пространстве и едва ли не в ритме ситкома (две реплики, третья – смех) комментировали жизнь; рука ещё не успела остыть. На мировой успех, однако, я рассчитывать не мог – как и никто с подобной задачей ни в СССР, ни в России. Кто б из нас ни написал про наши выборы ещё смешней и ярче, чем Бухвальд про свои, ему всё равно не видать колонок в Индии, Канаде, Франции, США, Испании, Австралии, Италии и далее. Незатейливую шутку Бухвальда об отсутствии у телевизора второй страницы помнят и продолжают цитировать; но роди её в РФ – за границей не подхватят. У Жванецкого шуток получше не счесть, и он художественно выше, и мысль его объёмней и парадоксальней, – а никак ему было не стать мировым феноменом. Короче: случись ты Бухвальдом у нас – не возьмутся печатать тебя тридцать лет пятьсот зарубежных газет.
Почему так – можете гадать; а возможно, вы и знаете. А я, не зная и не гадая, добросовестно тянул газетную лямку, впервые ставшую для меня приятной; и Бухвальд, явившись вначале, куда-то делся. Я увлёкся, вошёл в своих двух героев. Это были как бы я сам и приходивший ко мне Виктор Петрович; мы пили чай и выясняли истину. Я жил один, поскольку был разведён, а Виктор Петрович жил с тёщей, женой и детьми. (Я полагал впоследствии задействовать его семью.) Бывало, мы ссорились, но всё-таки очень дружили, потому что поговорить нам обоим было больше не с кем. И вот мы говорили и спорили, обсуждая текущее и сами себе помогая его понять, – и вдруг перестали. Москва закрыла наш южный выпуск – по причинам, оставшимся без объяснений.
Кроме ростовской, выходили ещё две региональные версии: в СПб и Екатеринбурге. Об их судьбе мне ничего не известно.
Недавно я нашёл часть этих рассказов в связках старых бумаг в сарае и удивился. Я был убеждён, что они все пропали. Потом я их почитал – и удивился снова: написанные на злобу дня когда-то, они практически не устарели. Мало что изменилось с тех пор. А может, вообще ничего. Обдумав это, я огорчился – но зато сообразил, наконец, позаботиться об их сохранности и отправил их в компьютерный архив.
И тут, опять же вдруг, позвонила Наталья Старцева – в искрящемся прошлом главный редактор «Юга России», а ныне хозяйка небольшого, но серьёзного издательства – и спросила меня о них. Двадцать лет! – а я и не вспомнил – да если б и вспомнил? – юбилей нашей общей вспышки, открывшей и проявившей многих и разных людей, способных писать так, как нельзя было писать для местных газет. На несколько месяцев нам тогда подарили возможность заговорить своим нормальным голосом, побыть собой, и теперь Наталья всех нас разыскивала и собирала сохранившиеся тексты: она хотела издать их книжкой.
У неё тоже оказалось что-то из моей колонки, и мы соединили найденное – asis, не правя, лишь добавив даты и смирившись с тем, что читатель помоложе чего-то не поймёт. Из ежедневных новостей давным-давно исчезла бывшая в них почти обязательной и ставшая почти нарицательной 124-я ростовская лаборатория, куда везли для ДНК-анализов останки погибших в Чечне; а из памяти исчез вагон-холодильник, заполненный солдатскими телами и простоявший невключённым три или четыре жарких лета в тупике на какой-то станции. О нём забыли сразу, отогнав и оставив. Случайно обнаружив – сообщили; и общее тут возмущенье и ужас: во что тела превратились. И опять сразу забыли. И как хоронили (и где? и кого? имена назовите погибших наших солдат!) – уже не сообщалось. И не спрашивали.
Ковидные теперешние дни заставили отложить издание – никто не скажет, на сколько. Но его идея, поселившись во мне, принялась искать выход, и я решил опубликовать свои рассказы сам – то есть с помощью ЛитРеса.
В них ничего не выдумано (я о фактической основе). И не преувеличено. Приходилось даже преуменьшать: жанр. И до Бухвальда, конечно, я не дотянул. Он не грустил.
«Литературная газета. Юг России» 15.12.1999
В этот раз Виктор Петрович, придя ко мне, отказался сесть и долго выхаживал по кухне взад-вперёд. Чтобы ему удобней было ходить, я снял с верёвки полотенце и носки и поплотнее устроился в уголке.
– Я не знаю, что думать, – сознался он наконец.
– Ну, тогда ничего не думай, – посоветовал я. – Мозг ещё не готов. А когда будет готов – само что-то подумается.
– РПЦ стремится срастись с государством, – сказал Виктор Петрович. – А криминальные структуры стремятся войти в государственную власть. И я не знаю, кто кого опередит.
Мне стало интересно.
– Что такое РПЦ?
– Русская православная церковь.
– Религию сейчас лучше не трогать, – предостерёг я. – Тем более, православную. Можно и триндюлю получить.
– Я не религию! Я церковь. Разницу понимаешь?
– Конечно.
– И о срастании с властью – это не я придумал.
– Конечно.
– Так вот…
– Прости, – перебил я. – А какая разница – срастись с властью или прийти во власть?
– Тут технический момент, – объяснил Виктор Петрович. – С властью срастаются тогда, когда в неё нельзя прийти. И наоборот: приходят, когда нельзя срастись. Но я о другом. Вот представь: криминал входит во власть, и тут церковь как раз подоспела – и что тогда получается? Криминал оцерквляется? Или церковь криминализуется?
– Криминализируется, – поправил я.
Он подумал.
– Да, ты прав, – сказал он. – Криминализируется.
