Было утро, и новое солнце золотом разлилось по испещренной рябью поверхности моря. Рыбацкая лодка в миле от берега. И зов над водой – это сигнал к завтраку. Большой сбор. Снова и снова раздавался он в воздухе, пока наконец тысячи чаек не слетелись в толпу. И каждая из птиц хитростью и силой пыталась урвать кусок пожирнее. Наступил еще один день – полный забот и суеты.
Но Чайки по имени Джонатан Ливингстон не было в толпе. Он тренировался – вдали от остальных, один, высоко над лодкой и берегом. Поднявшись на сто футов в небо, он опустил перепончатые лапки, поднял клюв и напряженно выгнул крылья, придав им форму жесткой, болезненно изогнутой кривой. Такая форма крыльев должна была, по его мнению, до предела замедлить полет. И Джонатан скользил все медленнее и медленнее. Свист ветра в ушах сменился едва слышным шепотом, и океан застыл внизу неподвижно. Прищурившись в чудовищном сосредоточении, Джонатан задержал дыхание. Еще… на один… единственный… дюйм… круче… эту… кривую… Перья его дрогнули, спутались, он окончательно потерял скорость, опрокинулся и рухнул вниз.
Вам, должно быть, известно – с чайками такое не случается никогда. Чайка не может остановиться в полете, потерять скорость. Это позор, это бесчестье.
Однако Чайка Джонатан Ливингстон не ощущал стыда. Он снова вытянул крылья в жесткую дрожащую кривую – медленнее, медленнее и – опять неудача. И снова, и снова. Ведь он не был обычной птицей.
Большинство чаек не утруждают себя изучением чего-то большего, чем элементарные основы полета. Отлететь от берега на кормежку и вернуться – этого вполне достаточно. Ведь для большинства имеет значение не полет, но только лишь еда. Но для Чайки по имени Джонатан Ливингстон важен был полет. А еда – это так… Потому что больше всего на свете Джонатан любил летать.
Такой подход к жизни, как обнаружил Джонатан, отнюдь не прибавляет популярности в Стае. Даже родители его были обескуражены тем, что он проводит день за днем в одиночестве, экспериментируя и сотни раз повторяя низкие планирующие спуски.
Он, например, не знал почему, но, когда высота полета составляла менее половины размаха его крыльев, он мог держаться в воздухе над водой гораздо дольше и с меньшими усилиями. Джонатан никогда не заканчивал планирующий спуск обычным образом – с размаху плюхаясь брюхом на воду, предварительно растопырив лапы.
Вместо этого он выполнял длинное плоское скольжение, едва касаясь поверхности воды вытянутыми вдоль тела лапами. Когда он начал практиковать скольжение с приземлением на песчаном берегу, каждый раз с прижатыми лапками все дальше и дальше въезжая на песок, его родители перепугались не на шутку.
– Но почему, Джон, почему? – спрашивала мать. – Почему тебе так трудно быть таким, как все? Низко летают пеликаны. И альбатросы. Вот пусть они и планируют себе над водой! Но ты же – чайка! И почему ты совсем не ешь? Взгляни на себя, сынок, – кости да перья!
– Ну и пусть кости да перья. Но я совсем неплохо себя чувствую, мама. Просто мне интересно: что я могу в воздухе, а чего – не могу. Я просто хочу знать.
– Послушай-ка, Джонатан, – вовсе не сердитым тоном говорил ему отец. – Скоро зима, и судов на море поубавится. А рыба, которая обычно живет у поверхности, уйдет вглубь. Так что, уж если тебе настолько необходимо что-нибудь изучать, изучай способы добычи пропитания. А твои летные эксперименты – оно, конечно, замечательно, однако, сам понимаешь, планирующим спуском сыт не будешь. Ты летаешь для того, чтобы есть. И не стоит об этом забывать.
Джонатан послушно кивал. И в течение нескольких дней пытался сделать так, чтобы поведение его не отличалось от поведения всех остальных чаек. Причем пытался честно, по-настоящему принимая участие в гаме и возне, которые устраивала Стая в борьбе за рыбьи потроха и корки хлеба вокруг рыбацких судов и причалов. Но выработать в себе серьезное ко всему этому отношение Джонатану так и не удалось.
– Нелепость какая-то, – размышлял он, намеренно роняя завоеванную в тяжелой борьбе добычу.
Старая голодная чайка, которая гналась за Джонатаном, подхватывала брошенный кусок.
Джонатан подумал:
– Все это время я мог бы потратить на изучение полета. Ведь еще столько всего предстоит узнать!
И потому вскоре Чайка Джонатан снова оказался в море – он учился в одиночестве, голодный и счастливый.
На этот раз объектом исследования была скорость, и за неделю практики Джонатан узнал о скорости полета больше, чем самая быстрая чайка постигает за всю жизнь.
Отчаянно работая крыльями, он забрался на высоту в тысячу футов и оттуда бросился в крутое пике, несясь вниз навстречу волнам. И тут же понял, почему чайки никогда не пикируют, работая крыльями. Всего за каких-то шесть секунд он набрал скорость в семьдесят миль в час – предел, при котором крыло в момент взмаха теряет устойчивость в набегающем потоке.
Он пытался снова и снова. Он работал на пределе своих возможностей. Он был внимателен и осторожен. Но снова и снова терял управление на высокой скорости.
Подъем на тысячу футов. Горизонтальный разгон в полную силу, затем – работая крыльями – вниз – вертикальное пике. А потом – и это происходило каждый раз – левое крыло не выдерживало. Набегающий поток срывался. Джонатана резко бросало влево, поток срывался и с правого, более устойчивого крыла, и, трепеща подобно пламени на ветру, Джонатан проваливался в немыслимый правосторонний штопор.
Ему явно не хватало точности в обращении со встречным потоком воздуха. Десять раз он пробовал, и все десять раз, едва миновав границу скорости в семьдесят миль в час, терял управление и комком спутанных перьев обрушивался в воду.
В конце концов, когда Джонатан уже промок до последнего перышка, ему в голову пришла мысль: ключ, должно быть, в том, чтобы вовремя прекратить работать крыльями – разогнаться до пятидесяти миль и зафиксировать крылья неподвижно.
Джонатан попробовал еще раз, поднявшись теперь уже на высоту в две тысячи футов. Он разогнался и ринулся прямо вниз, замерев с расправленными крыльями, едва лишь была пройдена пятидесятимильная отметка скорости. Это потребовало от него неимоверных усилий, но прием сработал. Через десять секунд после выхода в пике Джонатан преодолел девяностомильную отметку. Мировой рекорд для чаек!
Но радость победы, как и сама победа, оказалась недолгой. Стоило Джонатану попытаться изменить угол атаки крыла для выхода из пике, как его немедленно швырнуло во все тот же катастрофически неконтролируемый штопор. А на скорости в девяносто миль в час это было похоже на взрыв динамитного заряда. Джонатан рухнул вниз, и поверхность океана твердостью была подобна кирпичной мостовой.