Мистер Шерлок Холмс всегда придерживался мнения, что мне следует опубликовать удивительные факты, связанные с профессором Пресбери, хотя бы для того, чтобы раз и навсегда положить конец темным слухам, которые лет двадцать назад всколыхнули университет и до сих пор повторялись на все лады в лондонских научных кругах. Однако по тем или иным причинам я долго не имел такой возможности, и подлинная история этого любопытного дела так и оставалась погребенной в коробке со многими и многими записями о приключениях моего друга. Наконец мы получили разрешение предать гласности факты этого расследования, одного из самых последних, проведенных Холмсом перед тем, как оставить практику. Но и теперь, вынося их на суд широкой общественности, приходится соблюдать известную сдержанность и осмотрительность.[1]
Одним воскресным вечером в начале сентября 1903 года я получил от Холмса характерное для него лаконичное послание: «Сейчас же приходите, если удобно. Если неудобно, все равно приходите. Ш. X.». У нас в ту пору установились своеобразные отношения. Человек привычек, привычек прочных и глубоко укоренившихся, он внес меня в их число. Расположил в одном ряду со скрипкой, крепким табаком, дочерна обкуренной трубкой, справочниками и другими, быть может, не столь положительными. Когда речь шла об активных действиях и ему требовался компаньон, на выдержку которого он мог более или менее спокойно положиться, он, конечно же, обращался ко мне. Но для меня находилось и другое применение: в беседах со мной он оттачивал свои логические построения, я как бы подстегивал его ум. Он любил думать вслух в моем присутствии. Едва ли можно сказать, что его рассуждения адресовались мне – во многих случаях с не меньшим успехом он мог бы обращаться к своей кровати, – и тем не менее, обретя такую привычку, он извлекал определенную пользу из того, что я слушал его и вставлял свои замечания. Если я и раздражал Холмса неторопливостью и обстоятельностью моего мышления, то раздражение это лишь усиливало яркость и стремительность догадок и выводов, которые вспыхивали в его собственном мозгу. Таковой я полагал свою скромную роль в нашем дружеском союзе.
Прибыв на Бейкер-стрит, я нашел Холмса в глубоком раздумье: он сидел в кресле, нахохлившись, высоко подняв колени, и хмурился, посасывая трубку. То есть его занимала какая-то сложная проблема. Взмахом руки он предложил мне сесть в мое старое кресло и в течение получаса ничем более не обнаруживал, что знает о моем присутствии. Затем вдруг встряхнулся, словно сбрасывая с себя задумчивость, и со свойственной ему иронической улыбкой поздравил меня с возвращением в дом, который когда-то был и моим.
– Надеюсь, вы простите мне некоторую рассеянность, мой дорогой Уотсон, – продолжал он. – За последние двадцать четыре часа мне сообщили довольно любопытные факты, а они, в свою очередь, дали пищу для размышлений более общего характера. Я серьезно подумываю о написании небольшой монографии об использовании собак в сыскной работе.
– Но позвольте, Холмс, об этом уже столько написано, – возразил я. – Ищейки, например… служебные собаки…
– Нет-нет, Уотсон, эта сторона вопроса, разумеется, очевидна. Но есть и другая, гораздо более тонкая. Вы, возможно, помните, как в расследовании, которое вы в вашей оригинальной манере связали с «Медными буками», я смог, наблюдая за душевным складом ребенка, вывести заключение о преступных наклонностях его в высшей степени солидного и респектабельного отца?
– Да, помню очень хорошо.
– Подобным же образом строится и ход моих рассуждений о собаках. В собаке как бы отражается жизнь семьи. Видели вы когда-нибудь игривого пса в мрачном семействе или понурого в счастливом? У злобных людей злые собаки, опасен хозяин – опасен и пес. Даже смена настроений одних может отражать смену настроений у других.
Я покачал головой:
– Знаете, Холмс, это чуточку притянуто за уши.
Он вновь набил трубку и снова уселся в кресло, никак не отреагировав на мой комментарий.
– Практическое применение того, о чем я сейчас говорил, самым тесным образом связано с проблемой, которую я исследую в настоящее время. Это, понимаете ли, запутанный клубок, и я ищу свободный конец, чтобы ухватиться. Найти его позволит правильный ответ на вопрос: отчего верный волкодав профессора Пресбери по кличке Рой норовит искусать хозяина?
Я разочарованно откинулся на спинку кресла: и ради такого пустяка меня оторвали от работы? Холмс коротко глянул на меня.
– Все тот же старый Уотсон! – воскликнул он. – Вы никак не поймете, что в основе серьезнейших выводов порой лежат сущие мелочи! Ну разве не странно, что степенного, пожилого ученого… вы ведь слыхали, конечно, про знаменитого Пресбери, физиолога из Кэмфорда? Разве не странно, что такого человека дважды пытается искусать волкодав, который всегда был ему самым верным другом? Как вы это объясните?
– Пес болен.
– Что ж, резонное соображение. Но он больше ни на кого не кидается и хозяина, судя по всему, не трогает, кроме как в совершенно особых случаях. Любопытно, Уотсон, весьма любопытно. Но молодой мистер Беннет явился раньше времени, если это его звонок. Я рассчитывал потолковать с вами подольше, до того как он придет.
На лестнице послышались быстрые шаги, в дверь резко постучали, и секунду спустя новый клиент Холмса уже стоял перед нами.
Высокий красивый молодой человек лет тридцати, со вкусом одетый, элегантный, впрочем, что-то в его манере держаться выдавало скорее застенчивость ученого, чем самоуверенность светского человека. Он обменялся рукопожатием с Холмсом и затем с некоторым удивлением взглянул на меня.
– Вопрос этот очень щепетильный, мистер Холмс, – сказал он. – Не забудьте, какими отношениями я связан с профессором Пресбери – как в личной жизни, так и по работе. Я решительно не считаю себя вправе вести разговор в присутствии третьего лица.
– Не тревожьтесь, мистер Беннет. Доктор Уотсон – сама деликатность, а кроме того смею вас уверить, что в таком деле мне, вероятнее всего, потребуется помощник.
– Как вам будет угодно, мистер Холмс. Вы, несомненно, поймете, что меня сдерживает.
– Поймете и вы, Уотсон, когда я скажу, что этот господин, мистер Тревор Беннет, работает ассистентом у знаменитого ученого, живет с ним под одной крышей и помолвлен с его единственной дочерью. Нельзя не согласиться, что профессор имеет все основания рассчитывать на его преданность. Но пожалуй, лучший способ ее доказать – принять все меры к тому, чтобы разгадать эту странную тайну.
– Надеюсь на это, мистер Холмс. Такова моя единственная цель. Известно ли доктору Уотсону положение вещей?
– Я не успел ввести его в курс дела.
