– Бедная девочка, несчастное дитя, – тетина ладонь, такая мягкая и нежная, гладит Таню по голове.
Тане очень хочется спросить, почему это она несчастная, но молчит, попав в дремотную негу от ласки. В родительском доме она мало ее видела. Папенька постоянно находился в разъездах, а маменька никак не могла оправиться после неудачных родов – мальчик появился на свет мертвым, отняв все силы и счастье.
Ольга Николаевна все хворала, больше времени проводила в спальне с занавешенными портерами – дневной свет вызывал новый приступ мигрени.
Андрей Иванович о недуге супруги не знал. Вот уже три с половиной года он в составе исследовательской экспедиции путешествовал по далеким холодным землям. Нянюшка объясняла Тане, что папенька уехал на край земли, и наивная девочка представляла себе картину: стоит он у обрыва, за которым бушует море; как бы не оступился, – боялась Танюша.
– Глупая, – говорила мать в редкие минуты, когда ее не терзали головные боли, обнимая дочь, – наш папа – великий ученый. Скоро он сделает открытие и станет знаменитым.
Таня удивлялась. К чему все эти открытия, если отца никогда нет дома?
– Подрастешь, все поймешь, – убеждала ее Ольга Николаевна.
Но вскоре начинался новый приступ мигрени, и мать снова запиралась в своей комнате.
– Поиграй! А может, хочешь оладушек с вареньем? – звала девочку няня.
Таня оладушек не хотела. Она уходила в детскую и доставала альбом и карандаши. Она рисовала отца, стоявшего на самом краю обрыва, а волны сильно бились о камни. Рисовала мать в бальном платье, хотя та уже давно не выходила в свет. И нянюшку с блюдом, полным пышных оладий… Но чаще всего Таня рисовала худую женщину в черном глухом платье, с высокой прической и маленькой шляпкой с густой вуалью. Такой густой, что лица не разглядеть. Кто эта дама, девочка не знала. Однажды Таня увидела ее во сне, услышала ее странный, низкий голос… и проснулась. И показалось Тане, что эта самая женщина из сна наклонилась над ее кроватью. Таня закричала. Сбежались домашние. Вздрагивающая от ужаса девочка рассказала о ночной гостье, но никто не поверил.
– Кошмар привиделся, – поморщилась няня и напоила Таню травяным отваром.
Няня много чего переняла от своей матери, которая была знахаркой. Слуг она постоянно лечила от простуды или «живота», могла снять зубную боль, облегчить роды… Даже Ольга Николаевна пользовалась нянюшкиными снадобьями, когда дорогие заморские микстуры, купленные по рецепту доктора, перестали действовать. А от травяных отваров мигрень отступала хоть ненадолго.
Таня покорно пила горький напиток, остро пахнущий полынью, и думала: нет, ей не привиделась женщина в черном платье. Она точно была! Но кто бы ей поверил? Мать и так с укором говорила иногда, что у Тани чрезмерно бурная фантазия, которую девочке из приличной семьи иметь не положено. И Таня молчала. Она скрыла, что ночная гостья стала часто появляться в их доме. Стоило старым часам в столовой пробить двенадцать раз, как в коридоре из неоткуда вырастал черный силуэт. Однажды Таня проснулась и услышала тихие шаги. Она выбралась из постели и тихонько прокралась в коридор. В неясном свете луны девочка снова увидела женщину в черном. Та неторопливо шла, нет, скользила по полу, шелестя длинным подолом. Таня, сама не зная почему, последовала за ней, дрожа от страха и прижимая к груди внезапно вспотевшие ладони. Женщина свернула в сторону, где находились комнаты прислуги. Но вдруг остановилась, обернулась и посмотрела на Таню. Девочка в ужасе замерла. Ночная незнакомка словно кивнула – шляпка с густой вуалью чуть-чуть качнулась – и погрозила Тане указательным пальцем. Таня бросилась в свою комнату, спряталась под одеяло и долго не могла унять дрожь, пронизывающую все тело.
– Это сон, – начала она уговаривать себя, вспомнив слова нянюшки. – Всего лишь глупый сон!
Утром Таня нечаянно подслушала разговор няни с мамой.
– Подумать только! Такая молодая, здоровая… Умерла! – голос матери был грустным и удивленным. – Отчего?
– Доктор подозревает, что у Марфы сердце слабое было, – отвечала няня, по обыкновению заваривая отвар из трав для хозяйки. – И ведь никто не знал об этом! Похоже, что и Марфа сама не знала.
– Жаль, – матушка поморщилась и потерла виски. – Придется искать новую служанку.
Таня подумала, что визит ночной дамы как-то связан со смертью Марфы. Девушка никогда не жаловалась на болезни, была веселой, румяной, любила громко смеяться и так же громко петь песни. Даже не верилось, что ее уже нет. А вдруг Черная женщина заберет и ее, Таню? Ведь видела же она девочку, погрозила пальцем!
***
Дни становились все тягостнее. Маменька с постели уже не вставала, не помогали ни заморские лекарства, ни нянюшкины отвары. Женщина все больше времени проводила в забытьи, и уже не узнавала Таню, если девочка заходила к матери в спальню.
– Маменька умирает? – спросила как-то Таня у няни.
– Ты уже большая девочка, тебе восемь, должна все сама понимать, – уклончиво ответила нянюшка и предложила своей воспитаннице погулять в саду.
Таня удивилась. Раньше ей никогда не позволяли одной выходить из дома. Но послушно надела пальто и полчаса бродила по садовым дорожкам между голых осенних кустов, вздрагивая от порывов сырого ветра.
Таня подняла голову: где-то высоко, в пронзительной синеве – разве может быть осенью такое небо?! – кричала неведомая ей птица. Так больно, так жалостливо, что хотелось или бежать куда-то, чтобы помочь страдающему существу, или просто заплакать от собственного бессилия и отчаяния. Откуда-то, прямо под ноги, упало большое иссиня-черное перо. Девочка подняла его. Красивое перо. Жаль выбрасывать, оно еще пригодится. К примеру, можно украсить красивым плюмажем куклу Светлану. Таня поспешила в дом, давно пропахший лекарствами и чем-то липким, приторным, вызывающим дурноту, спрятав драгоценное перо на груди.
Вечером девочка, принявшись мастерить для куклы праздничный наряд, спохватилась – нет серебряных ниток. А так хотелось пришить красивое перо к шляпке. И она отправилась к няне. Подходя к няниной каморке, Таня услышала странное бормотание и отдельные отчетливые слова: «Забери, унеси, избави…».
Замерев у двери нянюшкиной комнаты, Таня в щелочку с изумлением наблюдала, как няня, стоя на коленях возле комода, молится на странную икону в потемневшей деревянной раме. Странную потому, что Таня узнала лик на изображении: то был портрет Черной дамы, напугавшей ее однажды ночью. И – надо же! – сквозь искусно нарисованную вуаль просвечивали два фиолетовых огонька, словно глаза Черной дамы прожигали насквозь тонкое кружево.
