“Лес, начинающийся от замка – мост между мирами: явью и навью, лицом и изнанкой, аверсом и реверсом. Иногда лес наш: в нем водятся обычные животные. Кабаны, волки да олени. Но часто он уступает очередь лесу другой стороны. Там деревья причудливых форм; надрежешь кору, потечет кровь. А звери жуткие, будто сшитые из частей наших животных. Голова вепря, лягушачье тело, волчья шерсть вдоль позвоночника. Змеиный хвост и пара человеческих глаз.
Но ты не бойся: чудовища с той стороны чтут границу. Здесь ты в безопасности. Просто не ходи в лес, если меж сосновых стволов проглядывают корявые силуэты. А еще не покидай дом ночью в непогоду: дождь размывает границу, делает ее зыбкой”.
Так рассказывала мама, предостерегала раз за разом. Теперь, лежа под грудой хлипких одеял и слушая раскаты грома, Фредерика вспоминала ее слова. Рядом, тесно прижавшись, касаясь ее лодыжек ледяными ступнями, спал брат Ричард.
С заморозками ночевать в комнате стало невыносимо: холод забивался в щели ссохшейся рамы. Дров для камина отец жалел, только его комната, в другом конце коридора, топилась хорошо.
С рассвета до заката Фредерика с Ричардом рыскали по замку, рылись в сундуках, оставленных многочисленными пра-пра-бабушками. Все ценные вещи давно были распроданы, многие сундуки оказывались пустыми. Но иногда находилась едва тронутая молью одежда, полотенца, покрывала и скатерти – вещи, которые можно было бросить поверх тонких одеял, чтобы стало чуточку теплее.
“Скорее бы рассвет", – тоскливо подумала Фредерика. Очередной раскат грома, сильнее предыдущих, заставил ее дернуться всем телом. Проснулся Ричард, заворочался, выполз из-под вороха одеял и тряпок. Сонно покачиваясь, подошел к окну. В отличие от сестры, он любил смотреть на лес и бурно радовался, едва заметив промелькнувшее на границе чудовище.
– Э-э-э! – протянул Ричард, стукая по стеклу пальцем.
За неполных двенадцать лет он так и не научился говорить, мыться и одеваться, пользоваться отхожим местом. Фредерика привыкла делать все за двоих, ее это не тяготило. Ведь так хорошо, что брат всегда рядом. Без него она бы окоченела в холодной комнате или сошла с ума от одиночества.
– Э! – повторил Ричард настойчивее, скривил лицо, собираясь заплакать.
Фредерика рванулась к нему, потрепала по голове: ну, показывай, милый, только не кричи. И она увидела.
Чудовище, очертаниями похожее на человека. Пустые глазницы, распахнутый беззубый рот, в глубине которого копошились то ли муравьи, то ли гусеницы. Руки, обросшие бессчетными ладонями и пальцами. А в десяти шагах злой ветер играл распахнутой дверью, которой прежде пользовалась прислуга.
Фредерика зажала рот обеими руками, едва не захлебнувшись криком. В голове набатом стучало: “Кричать нельзя, нельзя ни в коем случае!” Она оттащила Ричарда от окна, увлекла к тюфяку, под одеяла. Обвила руками и ногами, беззвучно трясясь. До самого рассвета не сомкнула глаз.
Едва буря улеглась и за окнами посерело, в дверь тихонько постучали. Один раз, два раза, потом еще один. Мамин тайный сигнал.
Фредерика растолкала заснувшего брата; тихо ступая, они вышли в коридор. Стены в трещинах, потолки в паутине. Мама тоже была в трещинах и паутине: лицо в морщинах, волосы в седине.
– Пойдем, ребятки, – прошептала она. – перекусите маленько.
Она приберегала для них еду с обеда и ужина, незаметно пряча в рукавах булочки и кусочки черствого мяса. В ее комнате, смежной с отцовской, было гораздо теплее. Пока Фредерика и Ричард прятались там, согреваясь и жадно вгрызаясь в еду, мама рассказывала истории про лес.
Сегодня она угостила запеканкой.
– Мама, чудовище забралось в замок, – Фредерика поведала, что они с Ричардом увидели ночью.
– Оно наверняка вернулось в лес с рассветом, – тихо ответила мама. – Помнишь, чудовища с той стороны чтут границу.
Она с опаской посмотрела на дверь. Помолчала немного, затем начала рассказывать, едва обозначая слова губами:
– Говорят, у леса по ту сторону есть хранитель. Он следит за границей, заботится о чудовищах. А еще он колдун, умеет насылать проклятия и исполнять желания. Давным-давно наши миры дружили. Со всех краев в замок съезжались люди, мечтавшие вернуть к жизни близких, вылечиться, разбогатеть или отомстить врагу. Денег тогда у нас было не счесть: наша семья брала пошлину с проезжающих, назначала высокую цену за ночлеги и стойла. А колдун…
Послышался шорох. Мама замолчала, сжалась в кресле, подтянув ноги и обхватив руками колени.
– Это мышь скребется, – поспешно успокоила Фредерика, рукавом стирая слюну и крошки с губ Ричарда. – Продолжай, пожалуйста.
– Хорошо. Тогда можно было пересекать границу. Каждого, кто оказывался в лесу, колдун заставлял пройти три испытания. Первое: отыскать его самого в чаще. Второе: подтвердить свое желание. И третье: сразиться с чудовищем. Если человек выигрывал, его мечта исполнялась. А проигравшие никогда не покидали лес.
Мама замолчала: теперь со стороны двери послышался скрип. Словно кто-то осторожно наступил на прохудившиеся доски пола. Но звук не повторился, и она продолжила:
– Однажды колдун озлобился и приказал чудовищам убивать всякого, кто войдет в лес. Ваш пра-прадед, мудрый и смелый человек, собрал отряд, чтобы пройти за границу и поговорить с колдуном. Решить все миром. Но тот не стал слушать, убил отряд, а на прадеда вашего – точнее, на его род, – наслал проклятие…
Мама тяжело сглотнула, глаза ее широко распахнулись. На этот раз звук не послышался, и бежать было поздно: дверь открылась, в проеме показалась огромная фигура. Длинная черная тень упала на комнату. Фредерика выронила кусочек запеканки, попятилась, пряча Ричарда за спину.
– Ну, что замолчала? – сказал отец, и эхо его голоса зазвенело по углам. – Заканчивай, раз начала.
– Колдун сказал, проклятие будет отгрызать по кусочку от каждого наследника. А последнего из поколения сожрет еще в утробе матери, – закончила мама дрожащими губами.
– Что-ж, ве-ерно, – протянул отец, грузно ступая. Остановился, навис над Фредерикой и Ричардом. Кисло рыгнул. – Дальше я расскажу. Мало кто из нашего рода разменял сорок зим. С детства кашляли кровью, корчились от болей, задыхались во внезапных приступах. Гнили заживо. И вот у меня родился мертвый ребенок, слишком маленький для новорожденного. Заезжий лекарь чудом сумел вернуть его к жизни, заставил биться его сердце.
Фредерика растерянно обернулась к брату. Ричард, причмокивая, облизывал пальцы, не подозревая, что говорят о нем.
– А следом из утробы вылезла ты. Здоровенная, громкая, румяная. Лекарь сказал, – отец побелел от ярости, брызнул слюной. – Ты обворовала моего наследника, вытянула из него все соки, выпила. Из-за тебя мой сын вырос идиотом! Ты – проклятие!
