Остановив автомобиль на обочине и выйдя из машины, чтобы пройтись пешком, перешагнув через что-то, во что уткнулись колёса моего авто, я отправился было в направлении, в котором не смог бы проехать автомобиль.
Впереди сквозь дождь и туман виднелась огромная, бесконечная лужа. И падая в неё, я не подумал, что тотчас промокну, подумав лишь, почему я падаю – мне показалось, что я поскользнулся на луже, словно на льду. Это так изумило меня, что, пропустив момент падения и в следующее мгновение увидев себя лежащим на траве, поразительно зелёной и чистой, я помнил только, как поскользнулся, совершенно будто позабыв про лужу. Нисколько не удивившись, что вижу себя со стороны, я машинально протянул руку лежащему и помог себе подняться. Поднявшись, вспомнил о луже, которую, может быть, видел во сне и потому, наверное, не удивился, что совсем не выглядел промокшим.
Более удивительным показалось мне, что куда-то исчезли сумрак и туман, и промозглый осенний дождь, и что ярко светило солнце, что не слышно было шума непрестанно проносящихся мимо по прогретому солнцем асфальту машин, и что вовсе не жарко мне было стоять в этой знойной тишине одетому в тёплую куртку. И удивительна была сама эта тишина. Казалось, она звенела: чуть слышно, неназойливо, приятно. Похожий на стрёкот кузнечиков, но с явно приглушённым звуком, – как будто нарочно убавили, – этот звон был естественным и ненавязчивым, потому что казалось, что это звенел сам воздух и этот всё вокруг пронизывающий свет.
Я взглянул вверх. Небо было пронзительно синим и чистым, как на фотографии, сделанной в солнечный день где-нибудь на южном курорте. Я стоял под рекламным щитом, ярко освещённым всеобъемлющими лучами. Белое полотно сияло на фоне синего неба. И я успел рассмотреть надпись: "Место для Вашей рекламы." В следующее мгновенье меня окликнули.
Обернувшись, увидел мужчину лет сорока, одетого в футболку и джинсовые шорты и обутого в сандалии. Он призывно помахал мне рукой и сказал:
– Пойдём!
И мы пошли вместе куда-то в сторону от шоссе.
Мне не хотелось вспоминать, почему мне знаком этот человек. Следуя за ним, я вспоминал лишь, как менее получаса назад уехал со службы. Мой шеф, человек спокойный и предусмотрительный, предложил мне уехать пораньше. Всё равно всем было не до работы. Все ждали, когда привезут зарплату. Все почему-то чувствовали, что сегодня уже не привезут, и потому томились в ожидании, и работа не шла на ум.
Мы продолжали идти по широкому лугу. «Кузнечики» преследовали нас повсюду.
– Куда мы идём? – спросил я.
– Домой, – коротко ответил спутник.
Луг был настолько огромен, что видневшийся вдали домик казался не выше травы, по которой мы шли. Я не мог отогнать от себя мыслей, что домик, наверное, стоит посередине этого бесконечного луга и что, поскольку луг бесконечен, то столь же бесконечной окажется и наш путь. Мы шли быстро, и я не переставал удивляться, почему я, одетый по-осеннему, находясь в самой гуще этого звенящего зноя, не ощущал духоты, не запыхался, дышал ровно и вообще не чувствовал дискомфорта. И даже спросил об этом у провожатого.
– Ты гость, – отрывисто произнёс мой спутник.
Мне вдруг подумалось, что ему всё равно, пойду я с ним или нет, и что если я остановлюсь, то он просто исчезнет в этой траве. Но я шёл за ним и уже бездумно слушал звенящих кузнечиков.
Вдруг на пути между нами и далёким домиком появился всадник. Сначала он стремительно пронёсся в нескольких сотнях метров перед нами, впрочем, нисколько не потревожив звенящей тишины. Затем, замедлив ход, повернул коня и неторопливо поскакал к нам навстречу. Но едва остановившись невдалеке от нас, тотчас метнулся в сторону и ускакал. Ещё издали я сразу увидел, что это девушка и, по-видимому, совсем юная – на ней было пёстренькое цветастое платьице, а на лошади отсутствовало седло. Однако, как ни старался, я не смог разглядеть лица наездницы.
Заметив моё изумление, спутник очнулся от своего оцепенения, в котором, казалось, пребывал на протяжении всего пути, и проговорил:
– Это моя первая любовь. Я не успел написать её портрет. Я часто рисовал её лошадь, её платье, её ласковые руки, такие живые… Её красивые волосы.
В стороне от нас вновь проскакала юная всадница, её красивые пышные волосы развевались на ветру. Она проскакала ещё раз и ещё, а потом ярко-белая лошадь растворилась вместе с седоком в сине-зелёном горизонте бескрайнего луга.
– Так вы художник? – спросил я после нескольких минут тишины, и уже немного привыкнув к незримому присутствию всадницы.
В ответ лишь прозвенели кузнечики.
Тем временем домик на пути чуть подрос, и над знойно-зелёной равниной всё отчетливей вырисовывалась его крыша. По мере приближения к нему я стал различать что-то, что увиделось мне под крышей и от чего я уже не мог оторвать взгляда.
– Это был самый лучший рисунок в моей жизни, – прозвучал рядом подавленный, исполненный горечи голос.
И как будто замолкли кузнечики. Я перевёл взгляд на спутника и увидел перед собой жёлто-коричневое морщинистое лицо под пепельно-серой копной нечёсаных грязных волос. От вонзившегося в меня едкого пытливого взора мне стало не по себе. Я зажмурился и весь сжался от внезапно охватившего меня ужаса. Множество каких-то ненастных воспоминаний нахлынули на меня разом, я снова почувствовал, как падаю в огромную лужу, но теперь уже мне было страшно промокнуть, захлебнуться; я ощутил вдруг приближение неминуемого наказания, прежде смутно угадываемого, но непременно долженствующего совершиться надо мной именно в эту минуту.
Я очнулся лежащим на траве, поразительно зелёной и чистой. По-прежнему безропотно звенела тишина. Я вскочил на ноги и огляделся по сторонам. Мой спутник безмятежно продолжал идти к дому. Я отставал лишь на несколько шагов.
– Что это было? – вскричал я.
Спутник оглянулся и призывно помахал рукой. Облик у него был прежний. Его лицо с чистой кожей было гладко побрито, а аккуратно подстриженные волосы обрамляли чуть загорелую лысину.
Дальше на протяжении почти всего пути моё внимание было занято только спутником. Я даже позабыл про то, что так заинтересовало меня в виднеющемся вдали домике. Смутное чувство неясной вины, вызванное внезапным видением, печальная реплика, брошенная моим провожатым, шквал воспоминаний, обрушившихся на меня, и эта поминутно отгоняемая тягучая мысль, почему я мог знать раньше этого вроде бы и незнакомого мне прежде человека, преследовали меня всю дорогу. И, напряжённо думая о напугавшем меня лице, я вдруг вспомнил про одного художника. Вернее, я точно не знал, что он был художником. Всего-то показался похожим. Растрёпанные седые волосы, жёлтое морщинистое лицо и бородка – всё это, конечно же, не могло подтвердить мою догадку. Просто я был тогда в приподнятом настроении и подвёз заблудившегося и изнемогавшего от усталости и похмелья дурно пахнущего мужика. Я отогнал от себя и это воспоминание. Но беспокойство не проходило. И чем ближе я подходил к этому, на вид сорокалетнему, выглядевшему вполне ухоженным человеку, тем всё более тревожные и безотчётные мысли принимались будоражить моё сознание. И я не знал, о чём спросить его, чтобы как-то успокоить свои мысли. Поэтому спросил лишь:
