Рождество
Лорен Годдард сидела на крыше тринадцатиэтажного многоквартирного дома. На ее голых ногах, свисавших с крыши, лежала ячеистая тень. Холодный ветерок покусывал пальцы ног.
Тень на зимнем солнце отбрасывала защитная сетка, которую установили несколько лет назад, после того как отец семерых детей решил шагнуть здесь в бездну. Но когда Лорен исполнилось одиннадцать, она смогла добыть в магазине, где все товары стоили один фунт, пару кусачек и обеспечить себе доступ к узкому карнизу, который стал ее местом для размышлений. С этой выигрышной позиции Лорен могла наслаждаться красотой Клент-Хилла вдали и забыть о промозглой и грязной действительности, которая поджидала ее внизу.
Холлитри было местом, в котором вы могли оказаться только в том случае, если в преисподней объявлялся санитарный день. Проблемные семьи со всего Западного Мидленда[2] выселялись из своих постоянных мест проживания и направлялись в Холлитри. После этого переселения жители освобожденных жилых районов начинали дышать полной грудью. Никого не интересовало, куда деваются эти проблемные семьи. Достаточно было того, что они исчезали, а в кипящем котле Холлитри появлялся еще один ингредиент.
Вокруг района пролегала ясно обозначенная граница, которую полиция пересекала очень редко. Это было место, где семьи насильников, развратителей детей, воров и злостных нарушителей общественного порядка оказывались все вместе на большой арене. А полиция следила за ними со стороны.
Но сегодня на район опустилась тишина, и казалось, что ежедневные ограбления, изнасилования и разврат прекратились в этот рождественский день. Правда, это была только видимость. Все шло своим чередом под аккомпанемент речи королевы[3].
Ее мать еще бродила по мрачной квартире, со стаканом джина в руке. Единственное, чем она отметила праздничный день, был обрывок мишуры, который женщина небрежно повязала вокруг шеи, пока добиралась из гостиной на кухню за новой порцией выпивки.
Лорен больше не ждала рождественских подарков или открыток. Однажды она рассказала матери о том волнении, которое испытывали в праздник ее друзья. Об открытых подарках, веселье, жареной индейке на праздничном столе и полных шоколада носках[4].
Ее мать рассмеялась и поинтересовалась, неужели ей тоже хочется такого Рождества.
Ничего не подозревающая Лорен утвердительно кивнула.
Тогда женщина переключила телевизор на канал «Холлмарк»[5] и предложила дочери ни в чем себе не отказывать.
Так что Рождество ничего не значило для Лорен. Но у нее имелся свой уголок Рая. Ее убежище. Место, где она была в безопасности.
Впервые девочка забралась на крышу, когда ей было семь, а ее мать ничего не заметила, потому что валялась в квартире пьяная, как свинья.
Можно ли было назвать то, что Лорен была единственной из четырех детей, которую оставили с ее матерью, счастьем?
Она стала прятаться на крыше, поскольку собутыльник матери, Родди, стал лапать ее за причинное место и пускать слюни в ее волосы. Тогда мать со злобой оттолкнула его, закричав, что не позволит ему разрушить ее пенсионные гарантии. В тот момент Лорен, которой было тогда девять лет, ничего не поняла, но сейчас ей все было ясно.
Здесь, на крыше, она рыдала в день своего шестнадцатилетия, когда мать познакомила ее с семейным бизнесом и их сутенером, Каем Лордом.
Именно здесь он нашел ее два месяца назад.
И именно здесь Лорен сказала ему, чтобы он валил в задницу.
Она не хотела, чтобы ее спасали. Для этого было слишком поздно.
Ей всего шестнадцать, но все равно, черт побери, слишком поздно.
Много раз Лорен представляла себе, как это будет, если отдаться на волю ветра. Она видела себя медленно и мягко плывущей по воздуху, как голубиное перышко, прямо на землю. И ее тело и голову охватывало ощущение невесомости.
Лорен сделала глубокий вдох и выдох. Через несколько минут надо будет идти на работу. Ливень, слякоть, снег, Рождество – ублюдки все равно выходят на улицу… Может быть, их будет меньше, но они там будут. Как и всегда.
Она не слышала, как открылась дверь на крышу и шаги медленно приблизились к ней.
Она не увидела столкнувшей ее руки.
Она увидела только землю, стремительно несущуюся ей навстречу.
– Да что же это такое? – Ким Стоун обращалась к приборной панели своего одиннадцатилетнего «Гольфа». – Ты что, издеваешься? – воскликнула она, еще раз поворачивая ключ зажигания.
Последняя надежда, что ее вспышка гнева заставит машину завестись, исчезла, когда аккумулятор нехотя провернул коленвал пару раз и окончательно издох.
Несколько мгновений Ким сидела в машине, потирая руки. То, что ее машина отказалась заводиться, в действительности было не удивительно. Она торчала на стоянке с семи часов утра при температуре не выше минус двух градусов. У «Гольфа» было четырнадцать часов, чтобы спланировать свою месть.
– Будь ты проклята, – сказала инспектор, открывая водительскую дверь.
Ей придется возвратиться в участок и вызвать такси. Она уже видела довольное выражение на лице Джека, на которого только что презрительно смотрела, пока тот безуспешно пытался выяснить хоть что-то у алкаша, который утверждал, что он – Санта-Клаус. И хотя он опоздал на пару недель, этот парень стоял на своем.
Стоун мысленно приготовилась к ликованию коллеги, протягивая руку к входной двери.
Неожиданно дверь распахнулась ей прямо в лицо, и из здания вылетели двое полицейских в черной униформе. Один даже не затормозил, а второй остановился и извинился.
– Простите, мэм, – сказал он. – На обледеневшем шоссе столкнулись пять машин.
Ким понимающе кивнула и отступила в сторону.
Полицейские забрались в патрульную машину, включили мигалки и вылетели с парковки. Они мало кого встретят по пути, хотя на дворе был субботний вечер. Большинство добропорядочных граждан сидят сейчас дома перед экраном телевизоров с чем-нибудь теплым и успокаивающим в руках. Там же находились и члены ее команды. Туда же направлялась и она сама. Черт бы побрал эту машину…
