Так много в моей жизни людей, которым я благодарна. Спасибо тем, кто помогал мне в этом путешествии.
Дирмвиду О'Брайену за то, что был рядом с моим сердцем, – ярко-синяя роза ветров.
Моей маме Мэри, моему папе Тиму, моему братишке Тайгу – сердца и якоря; родные места берегут меня.
Гронье Клир и Шивон Паркинсол – высокому и гордому кораблю с женщинами-капитанами.
Филиппе Милнес-Смит – гарпун, сверкающий в облаках, в середине плавания.
Дэйву Раддену, Саре Гриффин и Грэхему Тагвеллу – нежные ласточки выводят меня к морю.
Киаре Бэнкс и Сюзанн Кивени, музы на моих плечах, – удача и любовь.
Клэр Хенесси, Таре Флинн, Луиз О'Нейлл, Анне Кэри, Шинэ Вилкинсон, Саре Кроссан и Камилле
Де Анжелис – русалки на камнях, что воодушевляют песней.
Стивену Мак-Карти – рука, что направляет чернила.
Моим ученикам, которые мне помогли понять наш сложный мир – кусочек пазла, дождь из ярких звезд.
Всем тем, кто пережил беду, спокойных вод да выбраться из шторма, не сдавайтесь.
Черновик этой книги был написан за месяц для NaNoWriMo[1]. Спасибо Office of Letters and Light[2] – выручающий маяк.
Сначала нужно подготовить кожу. Не комнату, не инструменты. Саму кожу, переключатель, чтоб открыть сознание. Как смягчают мясо, но наоборот. ПОДГОТОВИТЬ СЕБЯ К БОЛИ, ЧТОБЫ, КОГДА ОНА ПРИДЕТ, ПОНЯТЬ, ЧТО ОНА ГОРАЗДО МЕНЬШЕ, ЧЕМ ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЛА. Иглы – всегда я ими восхищалась. Они добрее и яростней ножей. Веретено, пронзающее пальцы и волокна.
Прекрасное пятно, что ты хранишь в себе
Понедельники – это понедельники. Яичница – это яичница. Хлеб – это хлеб. Протухшая яичница летит в ведро. На завтрак остается только хлеб.
Она еще в кровати, глаза покрылись коркой. Она не умывается, если нет гостей. Сон застревает на ее ресницах, ярко-зеленый или желтоватый гной. Мне хочется его смахнуть, но даже после стольких дней она дергается, если ее тронуть.
Она терпеть не может, когда к ней прикасаются внезапно, моя родная мама. Я спрашиваю, будет ли она вставать. Она ворчит, хотя прекрасно понимает, что говорю я о сегодня, а не о сейчас. Она лежит лицом в подушку, и я не знаю, зачем вообще спросила. Не знаю, зачем я выпускаю голос изо рта. Нет смысла говорить. Нелепая пичужка, хлопающая крыльями. Беспомощная кроха. Я знала, что она не встанет.
Она работает по выходным. Я тоже, но у одной из нас еще есть школа. И той из нас, что ходит в школу, приходится идти на остановку, шлепая по лужам тупыми кроссовками из ткани. Тупые ступни, что носят обувь. Тупые ноги, что вырастили ступни. Тупой торс и плечи и так далее. Весь мой рост, от пальцев ног до головы.
И так до самой остановки – она тупая, как все остальное. Может ли неодушевленное быть таким тупым? Безжизненность какая-то другая. Моя обувь не будет контрольную писать. И остановка тоже. И автобус, когда он все-таки придет, шлепая по медным лужам, как оптимистичный бобр в поисках местечка под плотину. Есть что-то плоскохвостое и зубастое в этом автобусе, который пахнет сигаретным дымом. Как дедушкина куртка или ногти у парочки людей из школы.
Я как-то нанесла на ногти желтый лак, а когда сняла, было похоже, будто я пальцами курила. Сразу всеми. Обычно я курю двумя и только иногда. Сигареты я сама не покупаю – денег нет. Не понимаю, как автобусу на них хватает средств.
Пол внутри всегда какой-то липкий, а еще есть леденец, который там валяется уже которую неделю. Когда-то он был цвета лайма. Ходят такие слухи. Теперь он серый с точечками черноты. Пушистый, как блохастенький котенок. Цеплючий, словно грустная коала. В своей тетрадке я рисую леденец, вместо шарика на палочке кошачий глаз. Рисую щит из пальцев и лакрицы. Янтарный чупа-чупс, в котором муравьи.
Ни один рисунок не выглядит нормально. Может, тот, что с глазом? Над ним нужно работать. Все требует усилий.
Мы можем вышивать на чем угодно. На сумке, на холсте, даже, думаю, на стенах. Тебе не нужны нити, не всегда. Для вышивания на коже нужен цвет. Иглы. И глаза. Боль приходит так изящно.
Нет ничего на свете хуже понедельника.
Денег за работу нам не светит, хотя она труднее, чем резать сэндвичи или взвешивать салаты. Нам больше делать и меньше получать. Я бы лучше стиркой занялась или в магазин сходила. Даже помыла окна. Сделала все то, на что у мамы не хватает времени. Я, как паук, плету из воздуха минуты. Рисую графики в автобусе. Глаголы вслух спрягаю, подметая лестницу. Так много всего в доме. Множество углов. И все забиты мусором и грязью, и разгребаю это я одна.
Была у меня в детстве книга мифов. Вообще книг было несколько, но вот одна отличалась серым переплетом и странным запахом. Совсем не как у книги – пахла как-то остро. Мне кажется, она еще у бабушки была. Книга мне не нравилась, но я ее прочла. Внутри жили истории. Мне нужно было знать.
Арахна, искусная ткачиха, очень гордилась умением своим и часто хвасталась. А женщинам хвастаться нельзя. Для них всегда опасно ставить себя выше остальных. Или даже, если вы Лаура, наравне. Людям захочется поставить вас на место. Расплющить вас и приколоть иголкой. Скормить вам ваши же слова, затолкать их в глотку, чтобы сожалели.
Арахна, искусная ткачиха, очень гордилась умением своим, и часто хвасталась, и не славила Афину. Афину, начальницу ремесел. И многого другого. Богини в Греции носили множество обличий. Знаете, как в сказках иногда, герой прикидывается не собой, чтобы преподать урок? Афина перекинулась в старушку и сказала: «Арахна, не сравнивай себя с богами. Это неправильно». Но Арахна не послушала ее и продолжала о ткачестве болтать. И может, только ткачество в ее жизни и было, потому что в серой книжке с матовой обложкой про Арахну ничего другого я не нашла.
Так вот, Афина перед ней раскрылась, устроила соревнование и победила. Она сплела прекрасный гобелен с богами и тем, как они наказывали смертных, которые хотели прыгнуть выше головы.
Лаура так же делает: доказывает точку зрения, а потом опять, и еще пять раз. Мне кажется, ей нравится, что у нее теперь есть эта точка. В смысле зрения. (Была и раньше, но не часто. Когда отец из дому уходил.)
Арахна тоже гобелен плела. Моя подруга Анна говорит о ком-то смелом, что у них «яичники стальные». Противно, но об Арахне можно так сказать. Она сплела всю ту фигню, что боги со смертными творили. И главным среди них был насильник Зевс. Прогнивший Зевс. Он превратился в лебедя, чтоб Леду изнасиловать. Я лучше трахну лебедя, чем мужика. Даже без согласия. Лебедь! Никогда не ожидаешь.