Черновая лекция
Черновой набросок
Сказка – ложь, да в ней намек.
Добрым молодцам урок.
А. С. Пушкин, «Сказка о золотом петушке».
Перед нами, к великому нашему (вашему, общему) счастью, лежит некое подобие книги, которую уже решились назвать – само собой, – особой и образцовой.
Льюис своим вареньем из крыжовника заляпала весь текст.
Итак, о чем я? Да, вот. Нет. Бубнить или мычать? Книга? Да. В ней, как бы выразиться правильнее, некий персонаж Чё. Чёркин? Чёрин? Чёрнышев? Нет. Оставим на потом. В общем, некий персонаж смеет себя величать, да, и возвеличивать до уровня автора – очень изощренного и извращенного, смею заметить, – сумевшего создать или воспроизвести «уникальное» или, что в тексте упоминается не менее 144 раз – исследование проведено студентами университета им. Шарльперо, – «универсальным», «исключительным» произведением. А с ним «новый, новейший, наиновейший художественный», как автор утверждает, «синтетический» жанр. У нас, безусловно, либо токсичный, либо синтетический жанр. Других нет. Каких, конечно, возвращаясь к жанру, много. Каких, до обозначенного Чё (надо бы его как-нибудь облечь), в наш беспощадный и «стерильный», век и представить, и вообразить невозможно. Никак нельзя. Более того, автор смеет выводить на обложке: роман-рецензия. Чушь несусветная. Такого не бывает. Нам же, словно бездомным, остается только удивляться, хлопая ушами и веками, заодно и в ладоши, мол, «всем спасибо, план хороший».
Очень хороший план, просто очень хороший план. Льюис вечно кого-то пародирует.
И о чем, собственно, эта книга? Что в ней есть такого замечательного и очаровательного? И я почти отвечу на этот вопрос. В ней очаровательно то, что героя как такового нет, или почти нет. Сюжета тоже, да к тому же в тело, – если можно, в «плоть» содержания, – втиснуты отрывки и рецензии, и лекции, и комментарии того, что должно было и могло бы быть, что, – как нам известно, – не может быть и уже встречалось. Какой-то нелепый «Дом из мусора». Например, роман-комментарий «Книжная комната». А? Кого? В ней упоминаются отрывки, написанные изначально. То есть до завершения книги. То есть сами черновики, а не книга. Даже те, которые выброшены. Правда это или нет? Нам неизвестно, и мы уже никогда не узнаем, разве что появятся дополнительные источники, которые, как я уже говорил, в наш небумажный, неволокитный, стерильный век полным-полно, от социальных сетей до прочего переплетения сообщений. Или «Лабиринт из книг», где сплошь цитаты из них же, но других. Или, например, роман-стикер «Очарованные страницы». Да, вот. Забудьте. Или. Нет, не будем отвлекаться. У меня, признаться, был душевный разговор, от чего после было очень жутковато, что мне, тридцатилетнему кандидату сочинительных наук института им. Шарльперо, пришлось переписываться на интимные темы с несовершеннолетней. Простите. Нет. Как-нибудь, может быть, напишу роман об этом случае. Вернемся к нашему персонажу Че, Чересполосцу. Да, вот. Понимаете, почему я не называю его фамилию? Да. У вас ведь зачет по моему курсу, хоть он фиктивный, то есть факультативный. И как он называется? Почти верно. «Практическое руководство к сочинительству». Акцент на «руководство». Совершенно непонятно, да? А как меня зовут, кто скажет? Аркадий Андреевич Андерсон. Пусть. Почти, конечно. Вы меня спутали с моим братом, но да пусть будет. Уже тройка обеспечена.
Так почему? Чаркин? Чарин? Чаров? Как? Не слышу. Громче, красавица. С такими пунцовыми устами. Да, это губы. Да, в переводе на современный. Пусть. Можете чётче выговаривать. Черновецкий? Нет. Милочка Милн, прикройтесь, здесь не так уж пушно, то есть душно. Ох уж эти буквы. Чу? Автор Чу? В две буквы? Фамилия и имя? Уф, как пошло. Вам, батенька, с такими идеями нужно на север или в Японию, с такими наворотами. Мистер У, как опер Ы, да? Провинция Я, остров Э. Город А, улица О. Какой буквы не существует?
Нет. Следствие завершено. Меня оправдали. Никого я не совращал. И тем более не насиловал. Вы хоть представляете, как это сложно? Если призадуматься? Нет? Да? Это была ошибка. И я не собираюсь перед вами оправдываться. Сначала простите, то есть, прочтите этого Гримморуа «Три сестры сестер Дюн», а потом, может быть, и поговорим. И перестаньте присылать мне эти фотографии. Это не я. И это не я.
В общем, готовьтесь. И вот вам так называемая пасхалка, пасхалище, пасхаленок: какой частый внесценический герой мелькает в повествовании? Сразу говорю не на Д, не на О, не на М.
Нет, я без носков. У меня нет такой постыдной привычки, чтоб не раздеваясь. Очень некачественное фото. И видео тоже.
Что ж, еще раз возвращаемся к нашей чернотворной, тьфу, чертовой лекции. Наверняка, они бы, авторы, в единственном числе, конечное (не «конечно», а «конечное», понимаете, да?) – добавили динамики клочковатому повествованию. И поэтому целостного восприятия нас безоговорочно лишили. Почти.
Льюис все-таки скучна.
Я ее не трогал. Хватит рисовать. И перестаньте слать вульгарные сообщения. На видео не я. Почему вы заставляете меня повторяться и оправдываться? О, какая четкость.
Не отвлекаемся. Рассмотрим внимательнее, в чем же, уж как есть, так называемая соль подобного дарования? Всё ведь достаточно просто: герой, если он как-то просматривается, абсолютно прозрачен. И это в прямом смысле, в буквальном. Какой оксюморонный каламбур – «прозрачен буквально».
Льюис скажу подчеркнуть. Это ей понравится.
В герое – как вы сказали У., – нет ничего плотного, твердого, за что можно было бы ухватиться. У-герой, как М-герой, очень интересно. Да, нет твердости.
Двусмысленно. Исправить. Льюис бледна, как, как, тьфу.
Даже типичного, тем более экспрессивного и оригинального. Может, он так и задумал? Зададимся вопросом: так что хотел этим сказать автор? И пока отложим ответ в сторону, и продолжим. Че совершенно без эмоционален и бездеятелен. Разве нам сегодня нужен такой герой? Что? Чалый? Ерунда какая. Хм, какой эпитет интересный. Как? Черноблюдов? Пошли двукоренные. Неплохо.
В этом кадре, во имя Гофмана, положение не свойственное моим физическим способностям.
А сюжет крайне прост. В некий город А. приезжает молодой человек, чтобы найти своего блудливого отца. Естественно, у героя и надежды, и мечты. Он строит картины их встречи. Но каково же его удивление, когда к новоявленному сыну не проявляют никакого интереса. («Никакого» прочитать по слогам). Вспомним Печогина и Онерина, Чадина и Рудницкого. Пусть первого и убивает на дуэли влюбленный в сестру брат Мартов-Грушенский, а второго – деспотичный отчим Ленецкий; и пусть третий и четвертый благополучно отравлены поочередно обеими влюбленными в них до безумия (возлюбленными), но они, герои эти романов, хотя бы проявляют некий характер, стойкость, натуру. Они уверены в правоте своего извращенного и развратного сердца. Они благородны в принятии и признании за собой любого дерзкого поступка от открытого издевательства до откровенного лицемерия, от стремления к утолению животного инстинкта до грубого шантажа и непечатным угрозам. Они вызывают хоть какое-то омерзительное чувство по сравнению с какими-то ускользающими персонажами «Запасного изгоя» (тут какое-то редакторское или авторское упущение). Да, именно такое название книги, вынесенное в заглавии. Как можно было изобразить, но не изображая, людей, но нелюдей, у которых почти нет слов, у них нет даже мыслей, хотя бы одолженных. Как? Как? Как, спрашиваю я вас. Что? Запасного – ударение на второе «а»? Да, как запасный выход. Пусть так. Как? Чепухович? Ой, при чем здесь хорваты? И не Чепуховицкие, и не Чепушинские. Оставьте несчастных поляков. Милая Милн, ваш медовый загар меня ослепляет. Я не называл вас пышной.
