Костёр разгорался. Синеватые язычки пламени рассеивали вязкую тьму, освещая небольшой пятачок перед палаткой. Над огнём вился рой светлячков-искорок, стоило пошебуршить палкой в золе, и они взметались и начинали плавно кружить в тёмном воздухе подобно ночным бабочкам. Воздух был сух и прохладен, как всегда бывает ночью в горах. Снизу по склону пел ручеёк, выводя мелодичные рулады, перекатывая волны с камня на камень.
Четверо сидели вокруг костра, в каждой руке по стакану с благородной жидкостью, согревающей сердца. Огонь отражался в их глазах, будто в темноте горели восемь фонариков. Лица их были красными, но не от водки, это отблески костра играли на них.
– Давно так не отдыхали! – сказал Вадим, чья крепкая фигура возвышалась над остальными.
Его широкие плечи и мощная грудь говорили о том, что он был профессиональным пловцом. Недавно Вадим вернулся с межзонального соревнования с бронзовым кубком и решил собрать вместе старых товарищей, с которыми когда-то частенько совершал недельные прогулки по горным склонам.
– Почаще бы! – ответил Веня с характерным акцентом, ему бы ещё пейсы, был бы вылитый равви. – Раньше-то каждое лето отрывались.
– Неплохо бы! – вздохнул Генка. – Я отпуск на две недели полмесяца клянчил!
Череп на его бандане ухмылялся, глядя на всех чёрными дырами пустых глазниц. На футболке под расстёгнутой осенней курткой белела надпись – «Кобейну до моей депрессии – как до Берлина раком». Хотя откуда бы взяться Генкиной депрессии при его животном оптимизме? По нему было заметно, что весь этот курткобейновский депрессняк – не больше прикола, с которым он и шагает по жизни, особо не задумываясь о том, что будет завтра и что было вчера. На самом деле у него никогда не бывало плохого настроения, но музыку он почему-то слушал именно такую – мрачную, убийственно мрачную музыку, создатели которой обычно либо вешаются, либо стреляются.
– Хорошо тебе! – отозвался Игорь. – Работа, отпуск. А меня сократили, и пока никакой работы. Кризис, блин!
Внешне Игорь ничем не выделялся – стильно не одевался, размахом плеч похвастаться не мог, да и внутренне тоже – эрудицией особо не блистал. Единственным его хобби было коллекционирование старых монет. Правда, он не знал, что это называется нумизматикой, и не мог объяснить, для чего ему были нужны эти круглые и плоские бляшки. Это пристрастие ему привил дед, подаривший когда-то целый альбом монет, из которых его особо впечатлила одна медяшка с надписью «полкопейки».
– Учиться надо было! – заметил Генка. – И работал бы сейчас каким-нибудь менеджером, а не лопатой махал. Веник вона, уже почти прокурор, бери с него пример.
– Это мой папа должен был с его папы пример брать и воткнуть меня на престижный юрфак.
Веник пожал плечами и промолчал. Вдоль ущелья потянул свежий ветер, зашумела листва, едва не перекрыв журчание ручья.
– Давайте за встречу? – предложил Вадим.
Выпили за встречу, за дружбу, за старых друзей, за удачу и слегка захмелели. На чистом горном воздухе хмель приходит несколько позже, чем в прокуренных, закупоренных кухнях городских квартир. Надираться до чёртиков в горах им ещё не приходилось. Да и нельзя этого делать – горы такого не прощают.
Силуэт горной гряды темнел на фоне звёздного неба, как аппликация, словно кто-то наклеил кусок чёрной бумаги с рваными краями на испещрённую белыми, жёлтыми и голубыми точками подложку. Вадима потянуло на воспоминания. Вид звёздного неба всегда подталкивает к воспоминаниям или философским, а чаще псевдофилософским рассуждениям.
– Я с детства в горах все летние каникулы проводил, – сказал он, закурив от уголька. – Почти во всех лагерях побывал. Вот так же перед костром усядемся, и давай страшилки травить! А сколько разных историй знали!
– Ага! – согласился Генка. – Мне эти вечера больше всего нравились. Запугаем друг дружку до полусмерти, потом даже пописать страшно сходить! Парами ходили.
– Эх, а я только в пришкольном лагере был, – сказал Игорь. – Такая скукотища!
– Я по лагерям тоже не часто разъезжал, – сказал Генка. – Раза три был. Меня в основном к деду отправляли. Но в горах отдыхать было здорово!
Вадим допил остатки водки и, когда Игорь взялся за бутылку, жестом остановил его.
– Самой популярной страшилкой у нас была про Чёрного Альпиниста. Никто не слышал? – спросил Вадим. – По чёрным-чёрным склонам бродит чёрный-чёрный Альпинист.
Веник кивнул и хлопнул свою порцию.
– Жуткая история. Не детская, – на выдохе сказал он.
– Но рассказывают её именно дети! – Вадим разворошил костёр и подкинул веток.
Огонь принял жертву, запылав сильней. Сухие дрова затрещали, будто поддерживая разговор, ворох искр разлетелся красными бабочками.
– А я ничего подобного не слышал, – сказал Игорь.
– Потому что в пионерлагерях не бывал, – заметил Генка.
– Расскажешь? – Игорь повернулся к Вене.
– Вадя начал, пусть и рассказывает. Мне эта история никогда не нравилась. Я её всегда побаивался.
Вадим уловил, как дрогнул голос Веника, но не придал этому особого значения. Он, оторвал от костра пристальный взгляд и посмотрел на товарищей. В глазах играли отблески огня, придавая им зловещее выражение. Обстановка была как раз для подобных рассказов. Мрак сгустился настолько, что отойди на десяток метров от костра, и потеряешься в ночи. Ветер, тянувший вниз с горной гряды, притих, и теперь слабо покачивал ветви молодых дубков, рождая чуть слышный шёпот листвы. Внизу, в трёх минутах ходьбы журчал сай, быстрый горный ручеёк, который можно перейти вброд в любом месте. Он пел свою нескончаемую песню, жур-жур-жур. Где-то ухал филин, проснувшийся, когда солнце, свалившись за хребет, уступило место ночи. Вдалеке будто плакали дети, это выли шакалы тонкими голосами.
– Я тогда в шестой класс перешёл, – начал Вадим, отсев чуть дальше от костра. – Меня на две смены отправили в лагерь, «Орлёнок». Кстати, он рядом, километров двадцать отсюда, если по серпантину, за перевалом.
