Некоторые моменты даже из самого глубокого детства я помню очень хорошо. Они как будто кнутом врезались в память маленького человека с удивленными серыми глазами. То, что врезалось пряником, запомнилось смутно, да и пользы в жизни не принесло. Я не могу структурировать то самое детство день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, как, допустим, студенческие годы. Да и время воспринимается по-разному. Идет оно, скорее всего, одинаково, но преломление через призму сознания совершенно другое.
Тот день, точнее, его малая часть помнится хорошо. Одна из первых засечек кнутом.
Я на красивом узорчатом ковре рассматриваю детское домино: с одной стороны зайчик, с другой лисичка, на другой фишке – волк и медведь, еще на одной – волк и волк. Двадцать восемь косточек из семи различных животных, которые соединяются друг с другом и образуют извилистый лабиринт, утопающий в узорах ковра.
Мама сидит рядом и усердно объясняет мне, как надо делать:
– Зайчик к зайчику, лисичка к лисичке, понял? Если зайчика к волку поставить, то волк его съест.
Логики я не понимал, но сам процесс вызывал у меня восторг и множество вопросов. Ответ на один из них я тут же поспешил проверить. Если волк съест зайчика, значит, зайчик вкусный? Мама вовремя успела вытащить фишку с зайчиком у меня изо рта.
В дверь позвонили.
– Баушка! – взвизгнул, обрадовавшись, я.
– Тише, отца разбудишь! – пригрозила мама и отправилась открывать.
Щелк-щелк – замок открыт. Бряк – щеколда тоже. Дверь плавно, даже с некоторой вялостью откатилась. Вместо бабушки в прихожей появились три высоких мужчины в форме.
– Даже не спрашивают кто! Ждут, что ли? – как будто самому себе, вслух сказал один из них.
– Добрый день! Николай дома? – четким уверенным голосом громко спросил другой.
Так громко, он же папку разбудит сейчас, ох, он ругаться будет.
Мама растерянно попятилась назад и испуганно, еле слышно прошептала:
– Дома.
Все трое, не дожидаясь приглашения, прошли в квартиру грязными своими ботинками по ковру, на котором минуту назад сидел я и играл в домино. По косточкам тоже прошлись. Один из мужчин в форме, молодой и светловолосый, улыбнулся мне и подмигнул. Я попытался повторить в ответ, но не получилось, моргнули оба глаза. Тогда я не растерялся и один глаз просто зажал пальцем, а вторым моргнул – получилось.
Отец лежал в спальне на кровати, как обычно, он лежал на животе, вывернув голову вбок и свесив руку с кровати.
– Просыпаемся! – скомандовал тот, который в прихожей разговаривал сам с собой.
Отец тут же вылез из-под одеяла, как будто и не спал, уселся на кровати, свесив голову. Его тело мне казалось тогда самым крепким и самым могучим. Рельефная грудь, толстокожие плечи в родинках. Как он, такой сильный, так легко позволил себя забрать? Забрать от жены, ребенка, матери и, наконец, забрать себя от самого себя.
Мама вывела меня в большую комнату и приказала сидеть на месте, а сама вернулась в спальню. Скучать пришлось недолго. В комнату вбежала бабушка с сумкой в руках, в плаще, в туфлях. Она никогда не позволяла себе в верхней одежде проходить в комнату, а тут – как паровоз. Я рванулся к ней, но она не повернула даже головы в мою сторону, просто выставила руку с сумкой и не пустила ближе этого расстояния. Я все равно отправился за ней, но в спальню не вошел.
– Мам, Олежку позови! – услышал я голос отца.
– Успеешь еще наговориться с сыном, – возразил все тот же мужчина.
Я вошел в комнату. Мать рылась в отцовском шкафу, перебирая одежду: рубашка на пол, галстук на пол, футболка в сумку, пиджак на пол, спортивный костюм в сумку. Один из мужчин в форме смотрел в окно, оценивал высоту первого этажа в доме. Под окном стоял еще один человек в форме – караулил. Другие два стояли и смотрели на отца как на какую-то очень известную картину. Отец уже успел надеть брюки и рубашку с закатанными рукавами. Сами руки были стянуты серебристыми наручниками. Отец посмотрел на меня зелеными глазами, из которых исходил бесконечный, никому не слышный поток информации. Этот поток мог уловить только я, услышать голос крови. Отец передавал мне взглядом свою силу, характер, честь. Я принял это в той мере, в которой смог. Он поднял руки, блеснув наручниками, почесал свой кривой нос и обратился ко мне:
– Олег, запомни на всю жизнь: все менты – козлы! – Я испуганно кивнул в ответ. – Скажи: все менты – козлы.
– Все менты – козлы, – повторил я.
– Чему ребенка учишь? – возмутился один из мужчин в форме.
– Ты лучше подумай, чему ты своего научишь, – ответил отец. – В зеркало себя давно видел? Морда в комбикорме, силосом за километр воняет, но в форме, в погонах… Кому служишь? Стране? Так нет твоей страны больше, кончилась она. Пропил ее ваш Ельцин и правильно сделал.
Мать дособирала сумку, бабушка проклинала мужчин в форме, попутно рассказав почти всю свою биографию: и про детство в оккупации, и про мужа-фронтовика, и про сорок лет стажа, и про то, что она ветеран труда. Попутно досталось и матери – как мог человек с высшим образованием открыть дверь милиции? Действительно – как?
Отца посадили в синюю машину, из которой он улыбался нам сквозь зарешеченное окно, и увезли. Я смотрел вслед уезжающей по пыльной дороге машине и повторял шепотом сам себе: «Все менты – козлы».
Большую часть своего детства я провел с бабушкой. Последнее десятилетие двадцатого века выдалось суровым и смутным для нашей страны. Бабушка, смотря новости, причитала, что опять дом взорвали, что опять Ельцин пьяный, что все перевернулось с ног на голову и непонятно, что будет дальше. Мне тоже тогда было многое непонятно.
Родители, видимо, также пытались понять, как жить на голове, когда ты привык на ногах. Поэтому я был с бабушкой гораздо чаще, чем с ними.
Бабушка торговала на рынке. Продавала все что не попадя: от одежды до семечек, которые сама обжаривала с солью. Меня она очень любила брать с собой на рынок. Я бегал по рядам, лепетал смешные слова, задавал глупые вопросы, но, самое главное, я сообщал всем, что я здесь с бабушкой и что она во-о-он там торгует.
– Мам, ты на эти кроссовки ценник поменяй, а то в магазине у рынка точно такие же в три раза дешевле, – сказал отец, который был на рынке с нами. Он ходил, осматривая рынок, сравнивая цены, определяя, какой товар сегодня идет лучше. Но главной функцией было сохранение безопасности бабушкиной палатки.
– В три раза?! – удивилась бабушка и, разулыбавшись, добавила: – А я уже две пары продала. Вот люблю с Олежкой торговать, – она потрепала меня по голове, – с ним все влет разбирают.
