В то раннее летнее утро Париж был пасмурным. Дождь надоедливо барабанил в окна кабинета доктора Пинье. В тот день он впервые встретил её. Ингрид Лабониэр.
Доктор Чарльз Пинье был выходцем из бедной семьи в Марселе. Его с раннего детства интересовала наука. Он старательно учился в школе для крестьянских детей. Когда ему было 14 лет, его заметил известный в докторских кругах психиатр и взял под свою опеку, чтобы обеспечить мальчику лучшую жизнь. Тогда то он в последний раз и видел свою семью: в Марселе перед отъездом в Париж. У него были мать и двое младших братьев. На прощанье мать подарила ему карманные часы. Они были несколько простоваты. Она купила их на последние деньги, чтобы её сын достойно выглядел на фоне остальных талантливых учеников в Париже.
Всю остальную юность Чарльз провел, старательно постигая различные науки. В 17 лет он поступил в медицинский университет и, решив пойти по стопам своего наставника, выучился на психиатра. Психиатрия всегда притягивала его. Чарльз с легкостью запоминал названия всех расстройств и их симптомы. Ему хотелось узнать о научной связи между организмом и душевным нездоровьем. Юношу увлекал тот факт, что причиной депрессии может быть химический дисбаланс элементов в организме.
Благодаря помощи своего наставника Чарльз очень быстро достиг успеха. Уже через год после окончания университета он был известен во врачебных кругах, как подающий надежды молодой психиатр. Когда Чарльзу исполнилось 27, его наставник умер. У старого доктора не было детей, а его жена умерла от туберкулеза, поэтому он все завещал Чарльзу. Доктор Пинье остался жить в его старенькой незамысловатой квартирке с рабочим кабинетом, где он мог принимать пациентов. Главной его мечтой было совершить прорыв в истории психиатрии: открыть новое заболевание, или придумать особую методику лечения… он не знал, что именно это должно быть, однако внимательно приглядывался к каждому своему пациенту в надежде отыскать что-то необычное, что-то революционное.
Несколько недель назад доктору написал его друг Бартемиус и сказал, что нашел для него интересный случай: семнадцатилетняя девушка, страдающая от эмоциональных перепадов. Каково было его удивление, когда он услышал фамилию Лабониэр.
Семья Лабониэр была широко известна в обществе, как крупные землевладельцы и бизнесмены. И часто ходили слухи о сомнительной порядочности и легальности их заработка.
" Только, прошу тебя, никому об этом не говори. Её мать снимет нам обоим головы, если эта информация всплывет в обществе» – взывали слова, выведенные беспокойным почерком на желтоватой бумаге.
Из небольшого досье, переданного коллегой, Пинье выяснил, что первые проявления душевного нездоровья у девушки начались в 15 лет, тогда ей был поставлен диагноз шизофрения. Однако для больного шизофренией Ингрид имела слишком неоднозначную характеристику. Есть вероятность, что диагноз был просто притянут за уши.
В половине девятого она появилась в его кабинете: высокая стройная девушка, одетая во все черное. Её темно-каштановые волосы средней длины были уложены аккуратными локонами. Внимание доктора сразу же привлекли ее глаза. Он долго не мог определить их цвет. Сначала они показались карими, затем темно-серыми… Сняв с себя промокшее черное пальто, девушка присела на предложенное ей место. Если бы Чарльз не знал, что ей 17, то наверняка подумал бы, что перед ним особа лет 23-25. Для столь юного возраста Ингрид держалась весьма уверенно, даже несколько самоуверенно.
– Могу я предложить вам чай или кофе? – спросил доктор.
– Быть может, у вас найдутся спички? – спросила девушка, положив ногу на ногу.
– Одну минуту – доктор был удивлен такой просьбе. Достав свой коллекционный «Зиппо», он положил его на стол перед пациенткой. Только потом он понял, что было крайне безрассудно давать зажигалку психически больному человеку. Однако в тот момент доктор был обескуражен тем, как настоящий образ Ингрид отличался от представленного им.
– Благодарю, – произнесла девушка, доставая из кармана рубашки тонкую сигарету.
Она прикурила сигарету и откинулась на спинке стула, выпуская дым сквозь ноздри.
– Вы не слишком молоды для курения? – спросил доктор.
Девушка перевела на него свой взгляд, делая еще одну затяжку:
– Возможно, а вы не слишком молоды для психотерапевта? – Для семнадцати лет Ингрид была довольно острой на язык. Немного помолчав, она прибавила:
– Прошу, не говорите моей матери об этом. Она будет разочарована.
– Я ведь врач. Хранить секреты – моя работа, – доверительным тоном ответил Чарльз, усаживаясь на стул, – Насколько мне известно, в 15 лет вам поставили диагноз шизофрения…
Услышав эту фразу, Ингрид горько усмехнулась,
– Простите, – улыбнулась она, стряхивая пепел в пепельницу на столе, – Просто меня забавляет, что все считают меня шизофреником.
За все время работы с психически больными пациентами доктор Пинье привык к тому, что они часто не признают своих диагнозов. Он не собирался переубеждать Ингрид, а лишь продолжал внимательно слушать.
– А что, вы считаете, с вами происходит? – мягким тоном спросил он.
– Это довольно долгая история, – заметила девушка, поправляя волосы.
– Я никуда не спешу, я буду очень рад, если вы расскажете.
Некоторое время Ингрид молча исследовала глазами комнату, будто бы размышляя, стоит ли ей рассказывать эту историю. Затем она взглянула в глаза доктору. Тогда он понял. Тёмно-зелёные. Глаза Ингрид были тёмно-зелёными.
– Это было два года назад. Каждое лето мать увозит меня с братьями в поместье Лабониэр в пригороде Парижа. В тот раз у меня гостила кузина Эстер. Чёрт, хотела бы я быть как она… дурой.
– Но, зачем вам это? – с искренним непониманием спросил доктор, – Разве не лучше быть умной?
Ингрид посмотрела на доктора каким-то полным иронии взглядом.
– Эстер всегда заботили лишь платья и кавалеры. Она не беспокоится о внешних проблемах. Ей нет дела до упадочности экономики и здравоохранения, до положения женщины в обществе. Она живет теми интересами, которые ей навязали родители. А я не могу так. Самое печальное во всех проблемах, о которых я беспокоюсь, то, что я никак не могу на них повлиять. По крайней мере сейчас. Я не могу поднять экономику, никто не прислушается к моим речам о равноправии полов и прочее. Все потому, что мне лишь 17 лет и в глазах общества я только глупое дитя. А Эстер может просто радоваться каждый день. Она умеет дурачиться, громко смеяться с глупых шуток, пока мать не видит. Именно этого мне всегда не хватало – юношеской беззаботности. Вся эта история пожалуй и началась с Эстер.
Июньским утром я как и обычно сидела на подоконнике в длинном коридоре, соединяющем правое и левое крыло дома, и читала книгу. Сейчас я уже точно не вспомню, что это было за произведение. Я с упоением перелистывала станицы. Знаете, есть книги, которые читаются очень тяжело, а есть те, которые будто сами просят, чтобы их прочли. И, открывая третью главу, ты не замечаешь, как уже заканчиваешь десятую. Это была одна из таких книг… – Ингрид рассказывала это так увлечённо и детально, будто сейчас находилась в том самом поместье Лабониэр, – Внезапно меня отвлёк стук каблуков, эхом отскакивающий от высоких каменных стен. Я обернулась. Эстер в длинном летнем платье спешила ко мне. Она передвигалась на каблуках несколько неуклюже, как медвежонок. Моя кузина никогда не была тощей, однако и толстой она также не являлась. Подбежав ко мне, Эстер несколько секунд молчала, пытаясь восстановить дыхание. Её длинные темные волосы растрепались от бега, смуглые щёки отдавали румянцем, карие глаза светились азартом.
