Почему же так душно?
Времена не выбирают. В них живут и… так, это явно не моё. Как снегом по голове. Нет, как обух на голову. Вот, это ближе. Хотя что такое обух? Кто бы помнил. Опять что-то нехорошее?
Вроде всё как обычно, маешься досугом, летишь или читаешь какой-то бред, но моргнёшь невпопад, и привет – понимаешь, что уже N-дцать лохматую минуту бредёшь по лесу, спотыкаясь и вытирая туман со лба. И хоть бы встрепенуться, но нет, покой густ и наварист, хоть на воздух ложись. Только душно.
Ну что же теперь? Иду я по лесу и волочу за собой толстую палку. Нет, скорее, утончённое бревно с две трети меня. Темно, да ещё глаза слипаются, хоть век не размыкай, но нельзя, и так уже спотыкаюсь на пике способностей в хореографии. А слёзы всё борются с моими глазами, но не могут промыть даже окошко в колючей золотой пыли. Только смутные тени. Тени рождаются, как древние богини из пены морской, и расступаются не менее чудесато. Это называется деревья. Стволы не толстые, но встретиться носиком может быть больно.
Протяжно громыхнуло, где-то ветер нашёл сухопутные паруса. Нет, вероятнее, что-то упало. Потому что ветра нет. Даже от моих пальцев. Только приглушённое хлюпанье. Капли барабанят по верхам деревьев, но ни одна не достигает головы. Похоже, и мне суждено стать первым человеком, которого стошнит водяным паром.
А это что? Вой? Нет, скорее, плач. Девственный, холодящий, неуправляемый тембр младенческого горла. Вспоминаю новорождённую сестру. Ну уж нет, не бывает у младенцев такого потустороннего крика. Пытаюсь оглядеться. Опять затихло. Проще поверить, что дерево скрипит.
Что же так жарко? Вроде не июль уже, да и лес ночью не то место, где можно сдохнуть от чего-то кроме холода. Или уже не ночь? Ну да, как ни странно, это раннее утро. Небо протекает сквозь ветки, серо-голубое, как туман, ещё не вошло в дневную гамму. Но уже не тьма. Скоро морской воздух разгонит остатки парилки, и будет всё как всегда. И даже что-нибудь случится. Во всяком случае, произойдёт.
– Ха, вот ты где?!
Пожалуйста, как по заказу. Это уже не детский плач, а вполне себе половозрелый мужской рёв:
– Всё, чмошник, тебе крышка!
Кто-то прорывается через тернии ко мне, медленно и шумно; ну как же так? Где такт и лёгкость? Где уважение?
– Стоять, говорю! Слышь? Иди сюда!
Так стоять или идти? А может, лечь? В отместку за такую грубость. Ах, мои милые друзья! То уходят, не попрощавшись, то приходят без объявления. А ведь ты тоже мог стать моим другом.
– Где она?! Где твоя шобла?
Моей шоблы нет уже не первый месяц. Но разве объяснишь? Вздыхаю через нос. Получается какой-то скулёж.
– Шайка уродов! Не скроетесь! Прибью! Утоплю! Через зад перевешу!
Поздно сопеть. Негодяй идёт напролом и легко нагоняет меня. И только раздвинув последние ветви, тормозит и молвит следующее:
– Ух, раскудрить твою прядь, как тебя жизнь потрепала. Ты же вроде толще был.
– Угу, а у тебя голос был громче.
– Чего?
– Ничего. Ты зачем пришёл? Мять? Извини, самому не хватает. И не надо за мной в лес ходить. Всё, давай, до свиданья…
– Стой, говорю! Избавиться от меня решил? Нянек на меня натравил?
– Кого?
– Кого слышал, мударас сухопутный. Думал, чинуша меня остановит? Во, видишь? Я их всех переломал! Я им такой пессец устроил, я их так уделал…
Трясёт кулаком. На кулаке и правда размазано что-то тёмно-красное. Наверно, вляпался в какую-то грязь. Или рыбу чистил. Но я всё же останавливаюсь, чтобы перевести дух. Опираюсь на свой импровизированный посох. Нездоровая суета. Может, спать устроиться прямо здесь? Не поплохеет мирозданию от такой дерзости? Похоже, моему антагонисту уже плохеет:
– Всё из-за тебя, – лопочет он уже не столь уверено, при этом озираясь по сторонам. – Где? Где остальные? Опять на руинах?
– Чего? Какие руины?
– Не притворяйся. Руины Щепи, здесь, в лесу! Где они?
– Здесь, в лесу. Не перепутал?
– Молчать, щенок! Это ты их ломаешь! Урод! Огрызок! Ублюдок недобитый! Прислужник СРаМа! Расхититель народной памяти! Мерзавец!
– Приятно познакомиться, Славик.
– Чего?! Да я тебя сейчас… я… я потомок Щепи! Мы все здесь потомки Щепи! Это территория Щепи! Земля для Щепи! Щепь или смерть!
Ну вот, а я думал, обойдёмся без помётов мамонта. Жалко мне человека. Подыграть ему, что ли? Тогда он даст мне по щам и успокоится, а я хоть полежу без сознания, высплюсь.
Нет, не высплюсь, слишком душно здесь. В духоте даже убогие бесят больше, чем того заслуживают.
– Слушай, хватит уже, – говорю я, вежливый из последних сил. – У самого половина предков с югов. Ничего, не умер? А бассейн у тебя куда заходит? И вообще я не виноват, что у тебя такая вовлечённость нетрадиционная. Что, опять в любви не везёт? Ну так найди себе собачонку, не знаю, погладь, полижи ей…
– Ар-р-х-х!
Всё-таки что-то лишнее сказал. Или дёрнулся неаккуратно, и кабану привиделась попытка бегства. В смысле, приглашение догнать и настучать в бубен. Что ж поделать, не все люди ценят чужую тактичность. И чужие дубины толщиной с ногу. Пока рассерженный потомок Щепи форсирует валежник, мои руки крепко сжимают бревно и поднимают над землёй. Нормально так, сантиметров на двадцать. А потом просовывают между ног.
Голубчик подбегает на метр, но ближе не успевает. Поднимается писклявый шум, и земля уходит из-под ног вместе с духотой и пальцами, упустившими мой шиворот.
Приснится же такое.
В ледяной воронке улётно качаться туда-сюда, крутиться на нижнем позвонке, подобно стрелке компаса, и даже просто лежать на дне да промокать… только не лезть наверх. Но лёд тает, и пятая точка проваливается всё глубже, не охлаждаясь ни на градус. Всё тело горит. Жгучий дым. Почти смертельный. Дыму должно быть стыдно: не справиться с такой мелочью, как я. Немудрено, что дым улетает как ошпаренный. Улетает, обжигая меня напоследок белёсо-голубым пламенем. Улетает мой щит, мой фундамент и моя клетка. Но это не свобода. Это называется конец.
Больше нет снов, нету полётов. Я падаю вниз, искромсанный, похожий на мокрую тряпку, но жаровню жизни не гасит даже встречный ветер. Впрочем, внизу есть кое-что понадёжнее. Целый омут тщеты и разочарования, такого жуткого, что век тони, до дна не дотонешь. Всё было не так. Все прямые дороги спутывались в клубки раньше, чем достигали хотя бы половины пути, и только падать получается по прямой, такой правильной, что внутренний стратег просто жмурится от удовольствия.
Пушистые черви извиваются подо мной безумным русым океаном, готовые обласкать, защекотать и растереть меня в порошок. Их так много, что думаешь, будто и нет никого, кроме них. Но это не навечно. Я осел, и они осядут. Когда ты устал – это не предательство. Вы не спасёте меня и не проглотите. Я пролетаю сквозь вас и ныряю в омут, и буду тонуть, омываясь душным киселём, и не видеть дна ещё сотни лет.
