Она спешила. Вернее так, ей хотелось верить, что она спешит. Хотелось верить, что можно поднажать и успеть на что-то важное и срочное, потому что размышлять о том, от чего можно убежать, а от чего нельзя – ну, это как-то совсем печально. Она даже уверяла себя, что не усидит и получаса на этом мягком сидении, в этом трясучем покое, потому что покой – он как-то всегда немного противоположен жизни. А жизнь… она ее чувствовала, как ветер из люка на крыше. Она не знала, что будет дальше, но верила, как никогда хорошо чувствовала эту жизнь. Она была жива. Но вздохи сплетались в минуты, и через двадцать таких плетеных вдохов-выдохов она вдруг поняла… да нет, ничего она не поняла. Она просто почувствовала, что дыхание стало ровным и глубоким, спешка помахала ручкой, а эмоции разложены по кармашкам, и почти ни одна не пролита. А вокруг… все хорошо, потому что ясное июньское утро – это по любому хорошо, хоть ты из окна бросайся, все равно вдохнешь этот воздух и подумаешь… меня найдут с улыбкой на лице – это ведь так прекрасно!
Как ее звали? Марина? Пусть будет Марина. Хорошее имя, так и веет какой-то благословенной посредственностью и земной, абсолютно не святой простотой. Не то, что у некоторых. «Слушай, миниатюра горит, придумай какое-нибудь женское имя, такое красивое, итальянское… – Эммм, Сальмонелла?» Даже забавные воспоминания преследуют, словно маньяки или голодные щенки. Марина улыбнулась, смяв веками сельские пейзажи, и почти разглядела в бордовой темноте одно дорогое не ей одной лицо.
Утро вечера мудренее. Утром можно улыбнуться в лицо любым ночным страхам и страстям. И забыть, и начать все заново, в русле позитива нового дня. Сказка из рекламы утренних завтраков, но ведь работает иногда! Вообще этот денек обещал быть как никогда позитивным. Сначала ее чуть не сбила машина скорой помощи. Марина даже не сразу поняла, что произошло. Только визг тормозов и обиженное ворчание из-за стекла, вроде как матюки, но ни одного слова не понятно, прям как их знаменитый почерк. В общем, дорогие медики, простите мою подругу, она не хотела, не выспалась, офонарела и что-то там еще, но обещаю, половина из того, что вы ей пожелали, обязательно сбудется, так что простите ее… вы ведь не на вызов ехали, нет? Конечно, до вызова еще так обманчиво далеко.
А через полчаса ее уже по-настоящему сбило маршрутное такси
Вообще-то Марина не планировала возвращаться домой на маршрутке. Она даже не подозревала, что они ходят на такие междугородние расстояния. Автобусы – да, на один из них она как раз собиралась не опоздать. Боязнь не опоздать на транспорт так к лицу любой спешке! И так не к лицу ей этот тихий облом, когда до отбытия еще сорок минут, а ты уже стоишь в этой гудящей толкотне без намека на удобства, пытаясь отдышаться и думая «Где ж это меня накололи?» Вот тут-то и явился принц на белой газели… или что это за машина? Вроде новая какая-то.
«Люди не летают как птицы? Ну, я, например, летаю лучше пингвина, или киви. Готов поспорить…»
Машина хлопнула ее чуть ниже ягодицы и отправила в пингвиний полет с проезжей части на мягкий холодный газон. Вот так она и опомнилась, моя трагически удачливая знакомая Марина, полулежа на этой травке, вздрагивая от шагов водилы и думая: ну все, теперь меня по-настоящему убьют.
Мужчина склонился над ней и прогремел: – Вы в порядке?
Одновременно протянул безоружную руку. Марина за нее, конечно, ухватилась, но выговорить ничего не смогла. Только кивнула, чувствуя, что ее опять где-то обманула судьба. Владелец руки был меньше всего похож на водителя маршрутки. Молодой, лет тридцать, чистоплотный, светлые короткие волосы, почти гладко выбритый, дружелюбный на выражение лица, но крепко сложенный. В общем, помог он ей встать, подал сумку, пожелал быть осторожнее и уже готов был превратиться в крысюка на тыкве, но что-то снова пошло не так. Вот так:
– А вы случайно не автобуса ждете? Вам ведь за город, да?
А потом, еще хуже, он назвал конечный пункт, и моей знакомой оставалось только ошалело кивнуть, молча, хотя рот уже был открыт – в самый раз, чтобы воскликнуть: откуда вы знаете, где я живу, вы что, маньяк?!
– Вы не волнуйтесь! Слухи о смерти частного извоза сильно преувеличены. Маршрут, конечно, далекий, непривычный… да, а вы случайно не знаете дорогу, а то я в первый раз… да шутка, шутка!
Шутка, блин. Нашутились уже за полгода, хватит. Хотя, с вами… почему бы и да? Марина залезла в салон, еще сомневаясь, жалея и ругая «опоздавший» на полчаса автобус. Машинка была новенькая, объемная, цивильная, однако водитель исчез за спинками кресел, а значит, и волшебство исчезло, оставив пассажирку в полупустой тыкве самого опасного, да еще небось нелегального вида транспорта. Минута, две, три… как там говорится? Водители маршрутки даже спать не ложатся, пока в постели не наберется семнадцать человек? Все, пять минут, и вылезаю. Но салон заполнился на редкость быстро, и водитель тронулся.
«…Да вы задолбали шутить со словом тронуться!», говорит Антон… он недоволен, но его лицо сияет, ласкает нервы и укрощает грусть. Горит яркий свет. И стены желтые, красивые, нежные. Антон, когда мы тронемся, мы попадем в желтый дом, и будем вместе в горе и в радости, пока галоперидол не разлучит нас…»
Марина поморщилась и протерла глаза. Чертова сонность. Достала телефон, посмотрела время. Еще немного, еще часок… надеюсь, он не пошутил… что пошутил насчет незнания дороги. А то что-то салон опустел еще в границах Москвы. Слабоватые нынче дачники попались. Ладно, больше половины одолела, можно и расслабиться. Повспоминать… чуть-чуть.
Как собирала вещи, вне себя от радости, что наконец-то выполняет обещания самой себе? Или как у входа оживились парни, пригретые неосторожной улыбкой и незаслуженной верностью. «…А я сказала ему „отвянь, понял?“, а потом убежала к себе и плакала, плакала…».
Марина сдвинула чемодан и вытянула ноги, насколько позволял салон. Вот так, поспешишь, разгорячишься, а потом эта дрема без снов, только зеваешь до боли, и мысли всякие… прелые, спертые из самых сокровенных уголков памяти. Все, больше не смыкать веки. Просто смотреть, наблюдать, впитывать реальность, не жмурясь, не закатывая глаза, и улыбаться, потому что в реальности поводов для улыбки всегда больше, чем во сне. Это Антон ее научил. Он умел из тончайшего наблюдения, из галстука, одетого изнанкой, из наушника, упавшего в суп – из чего угодно устроить целый номер, словно фокусник, к которому сам мир лезет под шляпу. Антон. Придется привыкнуть, что это имя не покинет так просто ее голову и сердце.
