– Ты, что ли, милая, оставляешь ребёночка? – тихо спросила пожилая няня, меняя простыни на постели у молодой мамаши, родившей ночью и сейчас отходившей от родов, не столько физически, сколь морально. Она сидела на стуле у окна, широко расставив ноги и положив подбородок на сведённые ладони.
Молодой мамаше на вид было лет восемнадцать-девятнадцать, но по фигуре можно дать и больше. Тёмно-каштановые, крашеные волосы были растрёпаны по голове и шее, не заправлены, как у всех рожениц в палате, под косынку.
Как бы ни пытались в отделении сохранить тайну отказа, но не всегда это удавалось. Каким-то образом, а может чувством, об этом узнают нянечки и санитарки. И как тут утаишь, когда ночная роженица закатила такую истерику, кричала, что слышно было за плотно закрытыми дверями родовой палаты и, дежурная медсестра в испуге подскочила к двери и всё слышала.
– Не хочу его, – доносился крик из-за двери, – заберите…
– Ты посмотри на него, – уговаривал мужской голос доктора – заведующего родильным отделением, принимавшего роды у первородки. – Богатырь!
– Как бы в подтверждение слов врача, раздался громкий крик – первый голос только что появившегося на свет человека:
– Уа-а-а, уа-а-а!
– Не хочу! Мне больно. Уберите его! – доносился истеричный крик. Дежурная медленно, на цыпочках, удалилась на пост.
К утру, весть об отказнице, стала известна прибывшим на работу, пожилой нянечке и тоже, не молодой уже санитарке. Выполняя свою работу тихо, почти без шума, стараясь не беспокоить рожениц, обе исподтишка посматривали на замершую у подоконника героиню переполоха в отделении.
Не смотря на предупреждения завотделением, чтоб не распускали языки, разве сможет «нормальная» женщина, тем более пожилая, вырастившая в другое время своих троих детей, остаться равнодушной к такому опрометчивому, или даже преступному, решению молодой, впервые родившей девочки и не поделиться с кем-то.
Нянечка, очень душевная женщина, всегда утешала, мучающихся от родовых травм рожениц:
– Ничего, милая, ничего, потерпи. Больнее раны, дороже будет дитя. Такая наша, бабья доля, рожать, Богом данная. А Бог любит тех, кто страдает, а женщину особенно. Терпи, милая.
И от этих слов у стонущих, молодых рожениц, боль действительно прекращалась и они уже счастливо улыбались, глядя на бабульку.
Более грубоватая санитарка, протиравшая пыль тут же, на тумбочках и подоконниках, по-своему выражала своё сочувствие, стонущим молодым женщинам:
– Ни куда не денетесь, боль пройдёт быстро, и прибежите рожать ещё не раз. Не вы одни такие.
Сейчас тётя Маня, так звали нянечку, осторожно, чтоб не поднимать пыль, сворачивала испачканную кровью и зелёнкой пелёнку, на постели сидевшей у окна пациентки и тихонько, чтоб не мешать другим, пыталась достучаться до сердца молодой роженицы, принявшей такое отчаянное решение.
– А папашка у ребёночка, кто, ты знаешь?
– Да, откуда таким знать про папашку, – встряла в разговор санитарка, бурча под взмахи швабры, – ложатся под кого попало, для удовольствия, а потом дети, как цыплята инкубаторские, появляются.
– Хватит, Петровна, тебе бурчать, – одёрнула тётя Маня, водившую шваброй под соседней, пустой кроватью, санитарку. – Девке и так тяжело.
– Испугался папашка, как узнал, что беременна, сказал, не его, – донёсся тихий голос от подоконника.
– Во, во! Ещё не знают от кого, – опять встряла не сдержанная санитарка.
– Знаю. Он один только был, – тихо, как бы оправдывалась девушка.
– Надо было думать сразу, как понесла, – продолжала бурчать женщина.
– Я не поняла сначала, а потом, врач сказала… поздно, – девушка тяжело вздохнула, – прерывать, большой срок.
– Не городская, что ли? – опять шепча, спросила тётя Маня.
– Нет, – помотала головой девушка.
– У-у! Тогда понятно. Городские грамотные, предохраняются.
– Предохраняются, а всё равно залетают, – остановилась Петровна, опёршись о швабру. – По несколько раз прибегают чиститься. И о чём только думают? Останутся без детей, тогда задумаются.
– А ты, милая, подумай, подумай, – тётя Маня присела на краешек кровати, ближе к девушке. – Посмотри на него, к груди приложи, пусть соснёт титьку-то, глядишь, и откроется твоё сердечко.
– У-у-у, – донёсся не то вой, не то плачь, из-под упавшей правой щекой на сведённые ладони, головы. – Не хочу-у, не смогу-у. Дома узнают, выгонят, – доносились между всхлипами плача, слова-страдания девушки.
– Ну, как могут родители дитё с грудным выгнать? – тихо, несколько растерявшись, произнесла тётя Маня. Две другие роженицы на своих кроватях лежали тихо, уже не стонали, прислушивались к волнующему разговору нянечки с другой их подругой и хоть не слышали всего разговора, но догадывались о его сути, искоса поглядывали на плачущую девушку.
– Они… строгие. Нас пятеро, – с трудом успокаиваясь от всхлипов, объяснила та. – Старшие женатые и замужем. Я и ещё младшая, остались. Они убьют меня, – опять в захлёб зарыдала бедная девушка.
Санитарка, что-то бурча себе под нос, подхватила швабру и пошла к ведру с водой, полоскать тряпку. А тётя Маня протянула руку, сколько могла дотянуться до плеча плачущей девушки, нежно похлопывая и поглаживая по вздрагивающей спинке, успокаивала плачущую:
– Не плачь, милая. Не надо. Тебе нельзя плакать. Молоко может пропасть. – А девушка, ещё больше рыдая, поднялась со стула и, придерживаясь за спинку кровати, а потом и поддерживаемая нянечкой, прошла к подушке и, взяв со спинки в изголовье, полотенце, уткнулась в него и села на кровать. Нянечка, помогая молодой женщине лечь, приподняла её ноги, покрытые ниже колен больничной сорочкой и с которых спали на пол тапочки, на кровать, затем накрыла одеялом, подтянув его до плеч. Поправляя плачущей девушке голову на подушке, прошептала, как бы на ухо:
– Запомни одно, девонька. За свои ошибки в молодости, мы горько и тяжело рассчитываемся в старости. – Пригладила нежно волосы на голове девушки и добавила: – Ну, поспи, отдохни, – сама забрала грязное бельё и пошла из палаты вслед за Петровной, выходившей уже в дверь с ведром в одной руке и шваброй в другой.
– Михайлова! – заглядывая в дверь палаты и делая ударение на «о» в фамилии, позвала дежурная сестра роженицу, лежащую на кровати у окна. Девушка нехотя приподняла голову, услышав свою фамилию. – К доктору, – добавила сестра, увидев, что пациентка обратила внимание и сама прикрыла дверь плотней.
Роженица осторожно встала, опустив ноги на пол и нащупывая ими тапочки, выпрямилась, придерживаясь за спинку свободной кровати, стоявшей посередине палаты, направилась к выходу.
