Следующие дни, что они провели в гостинице, обернулись для Вебера сущим кошмаром. Аланд проводил все дни с Агнес, Кох, никого не замечая вокруг, был все время с Анной-Марией, а Гейнц с Карлом не оставляли в покое Вебера с Анечкой ни на минуту. Они все время куда-то звали, приходили в гости, постоянно пытались увести Анечку с собой, если Вебер отказывался с ними идти, и расписывали Анечке перспективу безрадостной жизни с меланхоликом Вебером, высвечивая бесконечные преимущества их веселого общества.
– Сходите, Агнес позовите, – бессильно отбивался от них Вебер. – Или Анну-Марию, она твоя сестра, Гейнц, вот и поразвлекай ее, оставьте нас в покое.
– Ну, Вебер, заигрывать с Агнес в присутствие Аланда не мог позволить себе даже Фердинанд. Анна-Мария, кроме своего Коха, все равно людей по лицам не различает, ей что брат, что не брат. А вот Анечка – наш человек, наша сестренка, правда, фрау Анна? Если б вы не выскочили замуж за этого балбеса, мы б вас отбили мигом.
– Прямо так и вы, и так бы и отбили… Я тебе самому, Карл…
– …что-нибудь отобью, – завершил фразу Вебера Карл.
Вебер сердился, Анечка смеялась.
– Нет, конечно, Вебер, ты прав. Я неправильно выразился. Отбил бы твою жену непременно я. Гейнцек живет в ожидании своей небесной любви, ждать ему еще долго, поэтому он может позволить себе разве что легкий флирт в стиле а-ля господин генерал, а вот мое сердце и моя душа – свободны. И слово тебе даю, если твою жену отобью я, то до флирта у Гейнца дело не дойдет…
То, что Вебер всерьез злился на шутки, веселило их. Аня пыталась сдержаться, но и ей было смешно. Карл с Гейнцем старались вовсю, и все равно уводили их гулять, водили по каким-то подвальчикам – кафе, ресторанам. Сопровождали их на побережье, на Вышгород. Волоком тащили Вебера к Патрику в Церковь и усаживали за орган, и он уже не имел сил от них отбиваться.
– …Рудольф, ну не злись на них, они же ради тебя стараются. Если Аланд сказал, что у Фердинанда все хорошо, то все хорошо, ты все время думаешь о нем…
Аня пыталась его отвлечь, называя настоящую причину непроходимого горя Вебера.
– Аланд сумасшедший! То, что для него «хорошо», и пережить не всегда возможно. Абель может лежать больной, полумертвый, а для Аланда это будет вполне хорошо. Ты не знаешь его, ты не можешь знать, что в понимании Аланда – «хорошо».
– Но почему остальные доверяют ему, а ты нет?
– Потому что я побывал в тех краях, где с точки зрения Аланда все у меня было хорошо. Абель не хотел уходить, он мог работать и работать, и приносить людям радость и исцеление. Я вижу, что меня заговаривают, как дурака, позволяя говорить себе все, что меня злит, лишь бы я завелся на что-то другое. Аня, ты не знаешь, что такое в моей жизни был Фердинанд. Для меня он и Корпус – это были синонимы, он уходил, и я впадал в благостную спячку, прекращались все события, я становился тупее идиота, но я был так доволен собой, учился прилежнее девочки с косами, всех слушался, всем нравился. А потом он приходил – брал меня за эти косы и вешал мою идиотскую голову на крючок, пока не выветрится из неё вся благостная чушь, этого не мог больше никто, даже Аланд.
– Значит, и для Фердинанда слово «хорошо» не всегда имело общепринятый смысл. Значит, он был, как Аланд.
– Но почему же он был? Аня… Прости меня, я понимаю, что сейчас я должен быть счастлив. И я счастлив тем, что ты есть у меня, но для чего Аланд именно сейчас вышвырнул Фердинанда?
– Если ты хочешь побыть один и подумать, твои друзья прекрасно развлекут меня в этом чужом городе, они так интересно рассказывают, словно тысячу лет живут здесь и знают легенду, историю каждого дома и закоулка. Перестань сердиться, я буду проводить время с ними, пока тебе ни до кого.
– Я не хочу, чтобы ты уходила, ты мне очень нужна. Когда и тебя нет рядом… Аня, я не вижу Фердинанда, обычно я чувствовал, что с ним, сейчас я слеп, как бесчувственное бревно, и я не знаю, что думать.
– Может быть, Гейнц прав, и тебе лучше больше времени проводить за органом? Рудольф, они не смеются над тобой, они тебя очень любят. Я только удивляюсь, как они умеют скрыть за шутками свою тревогу о тебе и обо мне. И на Аланда, пожалуйста, не злись, он не предал бы Фердинанда, а ты обвиняешь его именно в этом. Ты бываешь несправедлив к тем, кто любит тебя. Мне нужно, чтобы ты сейчас просто был рядом. Мне очень нужно, чтобы ты был спокоен, Рудольф.
– Я ни на секунду не забываю о тебе. Насчет покоя… Я возьму себя в руки. Неужели ты не понимаешь, что это не пустая тревога?
– Не понимаю. Тебе говорят, что у Фердинанда все хорошо – ты не слышишь. Аланд и Агнес заботятся обо мне так, как никто и никогда в жизни обо мне не заботился, и я знаю, что их забота обо мне – забота о тебе, они все делают, чтобы мы не отдалились друг от друга с первых же дней. Ты только думаешь, что ты стремишься ко мне, как прежде, дай тебе волю – и ты бы давно убежал на поиски Фердинанда и оставил меня.
Вебер метался по комнате, не понимая, что возражать. Как объяснить ей, самому близкому человеку, что он не может ни единой клеткой расстаться с ней, и не может ни на миг выпустить из сознания стойкий позывной к Фердинанду.
– Аня, но это единственное, что я не могу сделать даже для тебя, перестать быть собой, я не могу измениться. Во мне нет спокойствия, но ты выбрала меня таким. Почему теперь ты не можешь мне этого простить? Фердинанд тоже не умел быть спокойным…
Он говорил уже на повышенных тонах, и все бы это могло привести к ссоре, но вошел Аланд, чуть кивнул Веберу, смолкшему на полуслове, приобнял за плечи Анечку, уводя ее с собой.
– Ты так о себе значительно говоришь, Вебер, словно ты само совершенство. Не может он измениться… Не поверишь, как быстро ты можешь измениться. Пакуй чемоданы, вечером уезжаем, а мы пока подышим свежим воздухом с фрау Анной. Беременной жене полезнее прогулки, чем твоё беснование, поверь мне, это я тебе как врач говорю.
Даже Анечке эти слова Аланда показались слишком строгими, она не без опасения оглянулась на Вебера, тот отвернулся и промолчал.
– Какой вам нервный муж достался, – смеялся Аланд, прихватывая Анечкино пальто и платок, и сапоги на ее ногах он, разумеется, застегнул сам.
– Зачем вы лезете в мою жизнь?
– Будешь мне дерзить, в Корпусе еще и отлуплю, имей в виду… Беги лучше Абеля догоняй, если, конечно, у тебя хватит прозорливости его отыскать. Но рад он тебе не будет.
– Старый осел… – прошептал Вебер.
Аня удивленно посмотрела на смеющегося Аланда – и на это не рассердился?
– Это он о себе в старости. Все, что непочтительного дети говорят о родителях, они говорят о самих себе в старости, старая истина, а на него не сердитесь, с неопытными мужчинами такое бывает, не съешь себя, Вебер.
