Утро в похмельном бреду.
Композитор
Лёгкий октябрьский иней на пластиковом окне придавал загадочный флёр мрачной комнате в трёшке, в панельке, в ближайшем замкадье. Сказать, что в помещении было грязно, значило не сказать ничего: опустошённые бутылки, немытые чашки и тарелки в самых неожиданных местах, хрустальные, советские ещё, бокалы, переквалифицировавшиеся в пепельницы, и давно не стираная одежда, расположившаяся прямо на полу. Кто-то назовет это помойкой, но для хозяина квартиры это был обычный творческий беспорядок. Хозяин, впрочем, пребывал в стандартном для себя похмельном анабиозе. К реальности его вернул радостный возглас. Лучше бы не возвращал…
– Вива, наконец-то! Какая шикарная ночная ваза! – воскликнул странно одетый молодой мужчина, страстно прижимая к себе псевдофарфоровую вазу с надписью «made in China» на дне. Нетрезвый, лохматый, помятый, длинный и тощий дядя «за сорок», не растерявший, вопреки своему образу жизни, красоты и обаяния, если отмыть – он же хозяин жилища – удивленно таращился на незваного гостя. «Неужели опять «белочка»»? – подумал он. – «Нее, в тот раз было по-другому».
В «тот раз» действительно было не так. Когда-то счастливый, популярный и талантливый, а ныне забытый, ненужный и пьющий композитор Евгений Вавилов впервые повстречался с белой горячкой лет восемь тому назад. Нет, выпивал он и раньше, и помногу, но первая встреча с чертями-санитарами, галоперидолом и решетками на окнах случилась именно тогда. Восемь лет назад он, тридцатипятилетний, всё ещё «подающий надежды» композитор, затеял дело, как он считал, всей жизни – написал рок-оперу. На самом деле, гениальную. Однако, инвесторов, желающих вложиться в его постановку, благодаря изрядно проспиртованной репутации и одному вредному продюсеру, не нашлось, и он, чтобы рок-опера стала реальностью, продал наследственную квартиру на Тверской и переехал в «село Кукуево», не так давно ставшее районом Москвы. Опера пала жертвой рока. Жена, устав терпеть закидоны гениального мужа, бросила его и, прихватив трех детей и всё, что плохо лежало, уехала к любовнику. Евгению остались долги и трёхмесячный щенок ирландского терьера. Тогда-то он и познакомился с нежными объятиями абстрактного пушистого зверька. Из того приключения он запомнил медикаментозное амбре, небо в клеточку, необъятную медсестру, шишку на тощей заднице и Наполеона из соседней палаты. Наполеон, впрочем, был, как и все, в пижаме. А тут мужик! В камзоле! На театрального Фигаро похож! Блин, да что же он творит?!
Пока Вавилов мучительно вспоминал встречу с пушистой знакомой, мужик спустил панталоны и использовал стеклянное творение китайской промышленности для удовлетворения малой нужды. Звук падения струи в сосуд окончательно вернул Евгения в реальность.
– Мужик, ты кто?! Ты что творишь, твою мать?! Это тебе не сортир, а ваза для цветов… кажется… Сортир налево по коридору, бля! А ты вообще откуда взялся?
– Аллилуйя! Сколько слов в одну минуту! Я было подумал, что Вы, герр, отправились к праотцам и миссия провалена, не начавшись. Знал бы я раньше, что для вашего воскрешения надо просто оросить этот сосуд, я бы сделал это сразу и не терпел так долго. Впрочем, я его только нашёл…
– Мужиик, ты ккто таакой? Ты из какакого театра? Я… я тебя не знаю… – Вавилов пытался вспомнить, с кем и где он вчера пил. Лохмотья памяти подсказывали, что пил он вчера с собакой – ирландским терьером по кличке Кавалер. Друг человека, помнится, категорически отказывался идти за добавкой, рычал и разлил остатки водки, а сейчас мирно похрапывал пузом к батарее. Мужика не было… К сожалению, проверить сей факт по количеству стаканов не представлялось возможным, ибо все стаканы давно валялись горкой в раковине, а пить Вавилов предпочитал из горла.
– Муужиик, откудаа ты взяался? – слова с трудом выползали из бывшего композитора через пересохшую глотку.
– Позвольте отрекомендоваться, хотя уверен, что вы обо мне слышали! Я Иоганн Хризостом Вольфганг Амадей Моцарт. Предваряя ваши вопросы, я не сбежал из лечебницы и не служу ни в каком театре. Я действительно Моцарт.
Амадеус подпрыгнул и раскланялся.
– Да-да! Тот самый: тара-дара-да тара-дара-да тара-дара-тара-дара-тара-дара-да трам-пам-парам трам-пам-парам трам-пам-парам парам-да, – напел мужчина. Вавилов молчал. – Ну, «Турецкий марш», что вы право?! Появился на свет двадцать седьмого января одна тысяча семьсот пятьдесят шестого года в Зальцбурге, скончался от невоздержанности, кстати, в возлияниях и кучи другой гадости в Вене пятого декабря одна тысяча семьсот девяносто первого года.
– …
Вытянутая физиономия Вавилова была исчерпывающа.
– Ну, не стоит так нервно реагировать. Да, для всех я умер, но для вас на некоторое время жив и отправлен Им, чтобы помочь вам вернуться к нормальной жизни, поскольку Он считает, что вы ещё не вполне потеряны и способны написать нечто гениальное.
– …эээ
– Какое красноречие! Я, должно признаться, с Ним не согласен, но я нынче лицо подневольное. Да и скучно там на небе. Ну, скажите уже хоть что-нибудь…
– Ааа кто такой этот он?
– Не он, а Он, с заглавной литеры. Он тот, кого не принято поминать всуе. Он – il Dio, der Gott, Бог. А я – один из его посланников. Но хватит пока подробностей. Вам, сударь, необходимо принять человеческий облик. Вам ли не знать, что называться человеком и быть человеком не одно и то же… Катитесь в ванную.
– Мужик, иди отсюда, я тебя не знаю, не видел и видеть не хочу. Я сейчас полицию вызову…
Моцарт влез на «Стейнвей1» – подарок какого-то олигарха вместо гонорара за корпоративный гимн, чудом уцелевший в засранной квартире и не проданный даже ради поллитры – и продолжил вещать оттуда.
– Как это Серж говорил?.. – Амадеус поворошил завалы памяти. – Вот, ага! Зовите! Как вы там сказали? Полицию, гвардию, императорскую охрану – и поедете в приют страждущих. А там ох как несладко, я по себе помню. Да и вы помните. Придется вам смириться с моим временным присутствием в вашей жизни.
– Хорошо, допустим, я в тебя верю. Ты Моцарт и послан ко мне Богом, – Вавилов, стремительно трезвея, сполз с продавленной тахты и пятился к двери, – но это значит, что я не просто поймал «белку», но окончательно и бесповоротно рехнулся…
Вавилов выскочил из комнаты и, насколько это возможно, ловко закрыл дверь.
– Ага, попался. Всё, звоню в полицию, – сообщил Евгений дверному стеклу и повернулся, намереваясь пойти на кухню за напитком завтрашнего дня. Мечты о рассоле вконец замутили рассудок несчастного Вавилова, поэтому, зайдя на кухню, он не заметил на подоконнике своего нежданного гостя…
