Домой, в поселок, где располагался городок нашего батальона, я возвращался, как и рассчитывал, под утро, еще до начала рабочего дня, когда утренний туман только-только намеревался развеяться. Не случайно дорога из Москвы была выбрана именно ночная. Я еще раньше, когда ехал в Москву, убедился, что это удобно – движение минимальное. По крайней мере, его не затрудняют многочисленные тихоходные тяжелые фуры, поскольку дальнобойщики на ночь предпочитают собираться и ночевать в определенных местах. Да и остальное движение позволяет ехать на пределе допустимой знаками скорости. Благо мой «китаец» был еще молод и позволял двигаться так, как я хочу. Я ехал без задержек – посты ДПС мной ни разу не заинтересовались. Так я приблизился к «родным пенатам».
Сначала мне навстречу в свете фар попался шестой взвод первой роты, совершавший учебный марш-бросок. Командир взвода, что бежал в противогазе первым, противогаз не снял, но я и так, по крепкой коренастой фигуре, узнал лейтенанта Николаева. Я дважды просигналил и приветственно поднял левую руку, забыв, что на улице еще не рассвело, а свет в салоне машины не включен. Николаев не остановился, не желая сбивать дыхание солдатам. Но голову в мою сторону повернул, хотя, конечно, по машине и не узнал, поскольку раньше видел меня только за рулем «Шевроле-Нивы». Да и стекла противогаза не настолько прозрачны, чтобы видеть сквозь них отчетливо.
Я проехал дальше, не останавливаясь. Притормозил в следующей низинке, где лежал короткий мостик через весенний ручей. Но до самого мостика я не доехал. Навстречу мне бежал другой взвод, без противогазов. Впереди, задавая темп, широкими высокими шагами бежал старший сержант Юханцев.
Это был мой взвод. Я остановился и вышел из машины. Остановился и старший сержант, а за ним и весь взвод. Я не знал, кто командовал взводом в мое отсутствие. Могли Юханцева оставить, могли прислать офицера из резерва бригады, где, как мне говорил командир разведроты капитан Телегин, сидели в ожидании назначения на должность два лейтенанта. Я хотел было спросить своего замкомвзвода, но тут же из-за спин солдат выбежал лейтенант, мне незнакомый, подбежал, за отсутствием на голове головного убора козырять не стал, но лихо щелкнул каблуками берцев, принимая стойку «смирно», и доложил:
– Товарищ капитан, вверенный мне взвод совершает учебный марш-бросок. Командир взвода лейтенант Сидоркин.
– Вчера еще меня называли старлеем… – вяло поправил я Сидоркина.
Он мое недоумение и легкую растерянность уловил, причину сразу понял и объяснил то, чего я, говоря по правде, и ожидал:
– Вчера пришел приказ министра обороны. Выписку из приказа то есть прислали. Майор Васильков стал подполковником, капитан Телегин стал майором, а вы стали капитаном. Подполковник Васильков назначен нашим комбатом, майор Телегин стал вместо него начальником штаба, вас переводят на должность командира разведроты, а меня утвердили, товарищ капитан, на ваше место. Поздравляю, товарищ капитан, с новым званием и с новой должностью…
– Ты меня знаешь, лейтенант? – спросил я немного удивленно, поскольку сам я его не помнил, хотя фамилия запоминающаяся. Да я любые фамилии запоминал так же легко, как номера телефонов. Даже если это были китайские или вьетнамские фамилии, часто неблагозвучные или смешные.
– Солдаты говорили… – признался лейтенант, отчего-то краснея, как девица. – Я услышал…
– Понятно. Продолжайте плановые занятия, – дал я команду и сел за руль…
* * *
Банда вошла в село, которое считалось районным центром, на рассвете, когда в небе были ясно видны только вершины гор, но в долины и ущелья свет еще только начинал проникать. Жители гор хорошо знали, что настоящий рассвет наступит резко и быстро, когда солнце выкатится из-за хребтов и зальет светом окрестности. Рассветы и закаты в горах всегда бывают стремительными, к этому нужно привыкнуть.
Эмир Омахан вошел в село последним, в окружении троих гази[1], которые держали дома на прицеле своих ручных пулеметов. Старший брат Сатаны всегда ходил так. Рядом с ним постоянно находились трое пулеметчиков.
Движения Омахана были медлительными и важными. Традиционный тюрбан на голове, по которому узнавали эмира, медленно колыхался в такт движению. Тюрбан был сделан из натурального шелка цвета чистого золота. Перо пристегивалось к нему настоящей золотой застежкой с крупными драгоценными камнями. Все это как-то не очень вязалось с камуфлированным костюмом и металлокерамическим бронежилетом, обшитым простым черным брезентом. Но это не заботило эмира. Хотя он и предпочитал говорить на аварском языке, как самом распространенном языке Дагестана, все же относительно совместимости деталей костюма предпочитал использовать русскую жаргонную фразу, которая, как ему казалось, была к месту в любой ситуации: «Меня это не «колышит».
Тюрбан в подарок Старшему брату Сатаны привез один из его моджахедов, прибывший из Ирака. Он забрал тюрбан из музея одного древнего города. Все брали себе что-то на сувениры или для последующей продажи. Взял и он. Раньше, как говорил моджахеду смотритель музея, тюрбан принадлежал самому султану Салах-ад-Дину[2], представителю курдской династии, правившей практически всем мусульманским миром своего времени. А когда смотритель хотел помешать моджахеду забрать тюрбан, без уговоров и угроз получил короткую автоматную очередь в грудь. Так отмахиваются от мухи, когда она надоест. Возражений от других сотрудников музея не последовало. Они не желали походить на мух.
