С самого начала Егор не мог поверить, что это происходит именно с ним. Как-то слишком нереальным казался ему этот миг, будто нарисованными были люди вокруг – и он сам казался себе нарисованным на холсте. Однако, к несчастью, это происходило здесь, сейчас, наяву, с ним. Марина и впрямь была на него зла. Слова, которые она выбрасывала в Егора, – тяжёлые и твёрдые, как камни, – падали куда-то на дно сознания, больно ударяясь одно об другое.
– Понимаешь? – наконец спросила Марина.
– Понимаю, – Егор счёл за лучшее ответить именно так, хотя не то чтобы не понимал – не уловил ни одного слова, настолько тяжёлыми и твёрдыми они были.
– И дальше?
Егор пожал плечами.
– Мне нужно подумать. Я зайду завтра.
Марина кивнула.
На улице шёл дождь – любимая погода Егора. В дождь ему казалось, что мысли идут легче, да и в целом дождь давал пусть и иллюзию, но зато такую ясную! – иллюзию счастья и благополучия.
«И всё-таки – что это с ней?» – думал Егор, имея в виду, конечно же, Марину и её сегодняшний разговор – даже не разговор, а крик, местами переходящий в нечто невообразимо страшное и пугающее.
Однако и дома, где Егор всегда чувствовал себя более-менее защищённым от внешнего мира и спокойным внутренне и наружно, без криков не обошлось. Едва зайдя домой, Егор услышал, как кричит его мама. И хотя кричала она явно не на него, Егору всё же стало не по себе. Проскользнув на кухню, он стал разогревать суп. Только бы это быстрее кончилось!.. Его отец и мама ругались постоянно – словно и не было у них другого занятия вот уже пять последних лет; они, как иногда казалось Егору, и поженились только для того, чтобы всласть ругаться – так как больше ничем они не занимались.
Наконец в кухню вошла мама.
– Вернулся? – спросила она; голос её при этом предательски дрожал и прерывался – словно она только что плакала или готова была вот-вот зареветь громко, на всю улицу. Именно зареветь – настолько больно ей было последнее время, так плохо, что ни плакать, ни кричать она уже не могла.
– Да, – Егор кивнул. Ничего другого сказать всё равно он не мог – да и не находил нужных слов, чтобы утешить, подбодрить. Ему и самому было очень больно и плохо; и дело даже не в сегодняшнем разговоре с Мариной – ему было просто до слёз жаль маму, было обидно, что она – лучший человек на свете! – живёт в постоянных криках, скандалах и ругани.
Хлопнула входная дверь – отец ушёл из квартиры. Это тоже было в порядке вещей – все пять лет, что они с мамой ругались, отец в конце концов уходил и пропадал где-то чуть ли не до утра.
Поев, Егор прошёл к себе в комнату и включил магнитофон. Первая же фраза, раздавшаяся из динамиков, прочитала все мысли Егора начиная с того самого момента, как Марина начала говорить. Динамики вторили:
Мама, это небыль,
Мама, это небыль,
Мама, это не со мной…
По телевизору начался «Последний герой». Не считая Марины, это было всё, что занимало и интересовало Егора больше всего на свете. Однако сейчас, сев в кресло, Егор вдруг обнаружил, что не получает прежнего удовольствия от просмотра. Такого с ним никогда раньше не было; и это состояние внутренней скованности и напряжённости было таким ярким и необычным, что Егор практически сразу после первой рекламной паузы ушёл в свою комнату и включил магнитофон.
Самое крутое впереди,
До него осталось полпути…
Зазвонил телефон. Егор, будто догадавшись, кто звонит, подошёл и нехотя, вымученно буркнул в трубку:
– Слушаю.
– Ты дома? – заворковали на том конце провода. – Я сейчас, жди.
Из трубки понеслись гудки. Егор лёг на кровать и закрыл глаза. Ну, вот… сейчас он, неизвестно по какой причине, будет краснеть и чувствовать себя рядом с Жанной маленьким мальчиком; будет бояться сказать ей что-то такое, что способно её обидеть или разозлить; но самое главное, он будет бояться – как боялся этого всегда и не мог пересилить свой страх, так как страх этот был внутри и был сильнее всех человеческих страхов вместе взятых – посмотреть ей в глаза. Егору всегда казалось, что в глазах Жанны плещется бездна – зелёная, тёмная, манящая, – и сидит паучок, который плетёт и плетёт свою невидимую сеть. А сеть эта затягивает вниз, в глубину, из которой нет возврата.
Ещё более странным было то, что не появлявшаяся уже довольно давно Жанна появилась именно сейчас – словно почувствовала, что этот момент для её появления будет наиболее подходящим. Егор даже внутренне содрогнулся, представив на секунду, будто это Жанна приложила руку к сегодняшнему происшествию. Мысль об этом вкралась в сознание медленно и была омерзительной, как таракан; отогнать её не получалось – липкая, склизкая, она заполонила собой сознание, словно хотела остаться в нём навсегда. Егору стало противно от самого осознания этой мысли.
Раздался звонок в дверь, и Егор пошёл открывать. Вошла Жанна. Она как-то натянуто улыбнулась, едва оказавшись в квартире.
– Как дела? – спросила Жанна тем самым своим вкрадчивым мягким голосом, который Егор любил больше всего – и которого так же сильно, с необъяснимой дрожью в груди, боялся.
– Нормально, – только и смог он из себя выдавить. Жанна улыбнулась. Улыбка получилась соблазняющей, немного торжествующей и вместе с тем будто даже виноватой.
– Я хотела просто сказать… – начала было Жанна, но Егор остановил её нетерпеливым кивком головы.
– Не надо. Пока ничего не говори.
Жанна просто пожала плечами – Егор готов был поклясться, что в этом жесте было некое смирение, была даже определённая готовность и к этому ответу, и также к тому, что может последовать далее.
– Как хочешь, – она вышла, успев уже из дверей послать Егору воздушный поцелуй. Как только дверь за Жанной закрылась, Егор почувствовал себя так, будто только что закончил многочасовой рабочий день в каменоломне.
Ночью, сопровождаемый стуком и матом, пришёл отец. Конечно, он мог прийти тихо, но – согласно заведённому неизвестно с какой целью порядку – предпочёл оповестить о своём появлении весь подъезд. Вначале громко и безнадёжно хлопнула входная дверь; затем по ступенькам пронёсся тяжёлый томный топот – настолько обречённый, будто человек по ту сторону двери шёл на казнь; потом так же громко, издав множество звуков и стонов неотвратимой гибели, открылась и закрылась следом за отцом дверь квартиры. Тотчас же вся прихожая – а вслед за нею и квартира, так как голос у отца постепенно набирал силу – огласилась громами нецензурной брани. Впрочем, поток сей был временно прекращён появлением мамы. Она увела матерящегося уже чуть тише отца на кухню. Там, закрыв за собой плотно дверь, отец с мамой ещё какое-то время ругались вполголоса, быстро успокоившись. После чего, погасив свет везде в квартире, ушли спать. Однако Егор, разбуженный отцовской руганью, уснуть уже не мог. Он сел за стол, на ощупь нашёл кнопку включения магнитофона и нажал её – предварительно, конечно, сделав звук как можно тише, чтобы не разбудить отца с мамой.
