«Должна успеть!» – молнией пронеслось в голове, и она, зажав в ладошке билет, бросилась к электричке, не обратив никакого внимания на оклик кассирши:
– Девушка, сдачу забыли!
…Последние пассажиры лениво вползали внутрь – жара стояла такая, что лучше бы, наверно, сидеть дома. Но было воскресенье. Дома сидеть никому не хотелось. И ей – тоже.
Она едва успела заскочить в тамбур.
– Двери закрываются. Следующая остановка… – Дальше в динамике заскрипело и затрещало.
Девушка облегчённо выдохнула – фу-у-у.
Двери захлопнулись, а она осталась стоять у окна в тамбуре, где после того, как двери открылись и закрылись, ещё сохранялась доля свежести. Хотя и горячей.
Электричка между тем набирала ход, и тоненько посвистывая извещала, тем самым, всех вокруг, что продолжает свой путь по назначению.
Девушка, а – скорее девчушка, с огромными круглыми дымчато-голубыми очками вместо ободка на волосах, с синей сумочкой через плечо и с заправленной в бледно-голубые брючки белой шифоновой кофточкой, подчёркивающей тоненькую талию, прислонилась плечом к оконному стеклу, провожая взглядом хозяйственные постройки станции.
…За окном замелькали картины удушливого лета – высохшая бледно-жёлтая осока (болото местами подходило к самому полотну железной дороги), и корявые убогие деревца почти без листвы.
Девчушка вздохнула: «И здесь грустно», – и невесёлые мысли последних дней снова вернулись. Собственно, по причине наличия этих мыслей, она и поехала в такую жару в Пушкин – уж лучше лежать на берегу Колонички – небольшого пруда, что почти рядом со станцией – и охлаждать своё изнемогающее от жары тело, периодически погружая его в воду пруда, чем сидеть в душной комнате и бесконечно нанизывать тоскливые мысли на прозрачные ниточки своих чувств.
Она не заметила, как уткнувшись лбом в стекло, бездумно начала на его поверхности выводить пальцем какие-то каракули.
«…Что же это такое со мной происходит, – как-то отстранённо и словно не о себе, думает она. – Радоваться надо. Ведь всё прекрасно. Сессию сдала. Каникулы. Тётка во мне души не чает. В секретари комсомола на факультете зовут… а я всё о нём и о нём… Девчонки, вон, с ребятами все. Татьяна замуж выходит в августе. А мне никто не нужен… Но почему он не приехал ни разу? Не пишет? Ведь целый год прошёл. …И почему он один для меня свет в окошке?.. Дура! вот встречу кого-нибудь…»
Под кофточкой вздыхает небольшая грудь, упруго подрагивая в такт стуку колес электрички.
Чуть поднимаются и опускаются плечи. Ремешок сумочки скользит вниз.
В тамбуре пахнет пылью и ещё чем-то железно-горячим.
Боже, как жарко…
…Неожиданно позади неё с грохотом открылась и закрылась тамбурная дверь. Из просвета между вагонами в тамбур дохнул горячий мазутный жар. Она вздрогнула и приготовилась, что так же громыхнёт тамбурная дверь в следующий вагон. Но было тихо. Только стучала колёсами электричка по рельсам – тук-тук, тук-тук. И…
Кто-то стоял у неё за спиной…
Она неохотно оторвала лоб от прохладного стекла и оглянулась.
Парень. Очень симпатичный. Он стоит близко, почти вплотную, и смотрит на неё, улыбаясь одними глазами.
Глаза ярко-синие, в обрамлении тёмных-тёмных пушистых ресниц. И брови у него тёмные-тёмные и широкие, сросшиеся на переносице. Короткая стрижка, и никаких-таких модных сейчас бакенбард.
Повеяло от него почему-то прохладой.
И пахнет очень по-мужски…
– Вот это да! – сказал он весело.
Она тут же внутренне собралась и ответила жёстко:
– Проходи дальше.
– Ну уж нет! – засмеялся парень.
Смеялся он легко и широко, в глазах играло лукавство – почти насмешка – и руки он поднял как будто сдаваясь.
– Теперь уж я точно никуда дальше не пойду – останусь с тобой – на веки! Пойдёшь за меня замуж?
Она опешила и приоткрыла рот.
– …ты что, не в себе? Или заняться больше нечем?
– Нечем, нечем, – ещё веселее засмеялся он, энергично двигая головой из стороны в сторону. – Всё сделано. Училище закончил, распределение получил. Отпуск догуливаю, скоро в часть ехать. Теперь вот жену себе ищу. Кажется, нашёл, – и он снова заулыбался только одними глазами.
Ей очень захотелось до него дотронуться, даже ладонью по щеке провести.
«Господи, я, что ли, не в себе уже? Это что такое! А ну, стоять!»
Парень же, словно уловил её движение. Протянул к ней руку и прикоснулся ко лбу.
Она не уклонилась.
– Убери морщинки.
И принялся разглаживать какие-то мистические морщинки у неё на лбу.
– Куда едешь? В Пушкин? Я тоже.
…Потом был Пушкин, бесконечное движение по парку, свежая прохлада в тени деревьев, тёплая вода в пруду, запах пыли на дорожках и хвои между овражками, какие-то бессмысленные разговоры, заледеневшее мороженое и смех, смех, смех…
…Полутёмный подъезд и тусклая лампочка… запах немытой лестницы и бродячих кошек… она прижата спиной к стене и через тонкую ткань кофточки чувствует все её ухабы.
Его губы, кажется, втягивают её в какую-то бездонную, тёмную, но такую сладкую дыру, в которую она и сама очень хочет втянуться.
Её губы устали, опухли и горят, но он не даёт им передохнуть – она и представить себе не могла, что так долго сможет не дышать…
Пахнет от него свежей, тёплой пылью, политой грибным дождичком. И это до умопомрачения конфликтует с запахом немытой парадной.
А его руки легко гладят её лицо, плечи, обнимают за талию, прижимают к себе, и она ощущает всем своим существом, что он нежен, заботлив… только губы впиваются грубо и ненасытно.
«Ему можно верить», – чиркает мысль. И это последнее, что сможет потом она вспомнить.
У неё кружится голова…
Внезапно она очнулась – кофточка расстёгнута, его губы бродят по её обнажённой груди, а руки настойчиво пытаются снять с неё трусики.
«Я не справлюсь с ним, – как-то вяло, совсем даже не испугавшись, услышала она свою мысль, – бесполезно. И кричать бесполезно – никто и не дёрнется».
Давно была глубокая ночь.
…А его руки всё тянули трусики вниз. Он дышал прерывисто и не отпускал её грудь.
«Присосался как пиявка, – так же вяло и совсем уже безразлично подумала она. – Ну и пусть…»
