Он был охотником, Элиас Пост, и хорошим охотником. Старейшины деревни отзывались о его мастерстве с неимоверной гордостью, словно они каким-то образом приложили к этому руку. Жители Вайберна верили, что Элиас добудет им мясо даже в самые темные зимние месяцы, в то время как в других селениях умирали старики и дети.
Земля давно истощилась, хотя фермеры по-прежнему трудились на ней, выжимая скудный урожай с каждого клочка почвы, оберегая медленно растущие культуры от ворон и прожорливых голубей. По голым холмам еще бродили овцы. Белые голуби стучали клювами по клеткам, выглядывая сквозь прутья. От длинных рядов ульев доносилось гудение пчел. Возможно, пищи хватило бы всем, если бы лес не выжгли, чтобы засеять землю масличными семенами для нужд города: люди предпочитали зарабатывать серебро, а не добывать еду. Элиас не мог судить их за этот выбор, плох он был или хорош. Когда за последние несколько лет зернохранилище опустело, когда всех кроликов из садков переловили силками, голод протянул в деревни костлявые пальцы и вперил свой взор в покачивающихся у костра стариков.
Впервые Элиас стал выходить на охоту еще мальчишкой, а к матери он возвращался с триумфом, сжимая за горло уток или заткнув за пояс целую охапку зайцев – в такие минуты казалось, будто Элиас нацепил на себя серую меховую юбку.
Летом зайцев водилось в избытке, но признание в деревенском совете Элиас заслужил в самый разгар зимы. Когда ударили морозы и мир погрузился в белую тишину, Элиас оставался надежным добытчиком оленины и куропаток, зайчатины, а иногда даже волчатины или медвежатины – когда в лесу лежал глубокий снег. Лисьего мяса Элиас не признавал, хотя и ловил лисиц, чтобы те не мешали плодиться зайцам. Лисы казались ему гадкими на вкус, а их запаха он и вовсе не переносил.
Когда Элиасу стукнуло сорок, ему предложили место в деревенском совете. Он с гордостью стал посещать встречи, проходившие в первый день каждого месяца. Теперь у Элиаса был не только его дар: он обзавелся авторитетом, который укреплялся год от года. Элиас носил его словно мантию, которую приходится надевать, хочешь ты того или нет. Говорил он нечасто и лишь тогда, когда знал предмет достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в своих суждениях.
Единственным камнем преткновения стало его нежелание взять ученика, но все понимали, что сын все равно пойдет по стопам отца, когда вырастет. Что плохого в том, что Элиас предпочитает хранить секреты своего искусства внутри семьи? Когда любой другой охотник возвращался из леса с пустыми руками и заиндевевшей бородой, всегда находился кто-нибудь, кто начинал ворчать. А затем появлялся Элиас, сгорбленный под весом взваленных на плечи звериных туш, весь черный от застывшей на морозе крови. Он никогда не смеялся над другими охотниками и не бахвалился перед ними, но некоторые ненавидели его. Эти гордецы не хотели позориться на глазах у членов своих семей: не помогало даже то, что Элиас охотно менял свои трофеи на какие-нибудь товары или на монеты. Никто не враждовал с ним, ведь местные жители не были глупцами и понимали, что один Элиас Пост важнее для деревни, нежели сотня других охотников. Никто не хотел отставать от других, не хотел уходить в город в поисках работы. Такое ничем хорошим не заканчивается, любой это знал. Когда юные девушки сбегали в Дариен, их родители даже проводили незамысловатую похоронную церемонию, словно провожали своих детей на смерть. Быть может, в назидание остальным девицам.
Говорят, тем летом чума приехала в одной повозке с торговцем снадобьями. Поначалу она стала настоящим бичом в тех селениях, где люди жили столь тесно, что вши и мухи перескакивали со щеки на щеку, с подбородка на подбородок. Никто не сомневался, что болезнь – это кара за сожительство во грехе. Людям рано приходилось узнавать, что жизнь не стерпит почти никаких удовольствий. Чума начиналась с сыпи и ею же и заканчивалась. Правда, после нескольких дней жара и зуда здоровье возвращалось. Это вселяло надежду, но некоторые спустя неделю мучительной боли так и не вставали, а оставались лежать – холодные, с широко раскрытыми глазами.
Болезнь в тот год оказалась жестока и не пощадила никого.
Собравшись в первый день осени, прокторы деревни не удивились, обнаружив место Элиаса пустым. Они принялись бормотать имя Элиаса Поста со скорбью и сожалением. Они уже знали. Вайберн был тесен.
Неделю тому назад погиб его сын Джек: веселый черноволосый мальчик слег от чумы и покинул бренный мир, превратив сердце своего отца в кусок речного льда. В ту ночь, сидя у постели сына, охотник постарел на столько же лет, сколько мальчику довелось провести на земле.
Под конец Элиас прошел целую милю лишь для того, дабы помолиться в храме, что стоял за пределами Вайберна – на дороге, ведущей к городу. Элиас принес подношение: пучок золотых колосьев из последнего урожая. Но Богиня плодородия качнулась на железной цепи и повернулась к охотнику спиной. Когда он, с трудом волоча ноги, вернулся в свой дом, построенный возле деревенской площади, мальчик уже остыл и не шевелился. Элиас опустился рядом и долго сидел, молча глядя на тело своего сына.
Когда взошло солнце, жена и дочери плакали, стараясь не расчесывать нарывы на коже, онемевшие от страха, да и сами бледные, как покойницы. Элиас поцеловал их всех по очереди, и на губах у него остался соленый привкус блестящих капель пота.
Элиас надеялся, что чума заберет и его, и, пробудившись после недолгого сна, с облегчением обнаружил нарывы на собственной коже и влажный от пота лоб. Видя, что он тоже болен, жена зарыдала, но Элиас обнял ее вместе с обеими дочерями: комок переплетенных рук, слез и горя.
– Но что бы я стал делать один, любовь моя? Кроме тебя и девочек, у меня никого не осталось. Теперь и Джека нет в живых. У меня еще был шанс на счастливую жизнь, но его у меня отняли. Но я не буду один, Бет! Нет. Что бы ни ждало нас впереди, я вас не брошу. Да и не все ли равно, любовь моя? Мы отправимся за Джеком. Мы догоним его. Пойдем по его следам, куда бы они нас ни привели. Он будет рад вновь увидеть нас, ты же знаешь, как он будет рад. Его лицо и сейчас стоит у меня перед глазами.
С приходом темноты Элиас понял, что не может сидеть в полной тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием родных. Он поднялся с кресла и немного постоял у окна, глядя на залитую лунным светом дорогу.
В то время темнело рано, и таверна была еще открыта. Но Элиасу не хотелось ни эля, ни крепких напитков. Вдобавок у него не было ни монет, ни желания. Яркие огни и шумная толпа влекли его по иной причине.
Элиас понимал, что его вышвырнут на улицу или даже убьют, как только заметят пятна и нарывы на руках. Он скорчил гримасу, значит, так тому и быть, хотя зуд и сводил его с ума. Возможно, в глубине души Элиас хотел, чтобы его убили, хотя сам об этом не подозревал. Одни уходят, другие остаются. Так обстоят дела. Все знали, что хворь передается через прикосновение, но никто не понимал истинную природу чумы. Эпидемии случались и прежде.
