Часть первая
Даша
I
Белые гольфики, пышные банты, темно-синие костюмчики, букеты багровых пионов и разноцветных астр… Мамы и бабушки ведут за руку малышей в первый класс. В небе сияет солнышко: еще по-летнему тепло, но уже по-осеннему оранжево. Школьный двор быстро заполняется пестрыми толпами радостно-оживленных родителей, учителей, взволнованных детишек и снисходительно-опытных старшеклассников, с превосходством поглядывающих на малышню.
Праздник жизни, юности и открытых дорог!
Суетящиеся классные руководители ажиотированно выстраивают классы и родителей в шеренги, проявляя недюжинную стойкость и самообладание, поскольку последние выполняли указания на удивление бестолково.
Располагались классы, как водится, по периметру большого квадрата. Впереди – первоклашки, за ними – второклашки, и так далее.
Дашу тоже затолкнули в нестройную шеренгу деток, которые переходят во второй класс. Ее взгляд быстро метался по Анне Васильевне – учительнице – в цветастом платье, по затылкам первоклашек, стоявших перед нею, по толпе взволнованных мам, пап и бабушек…
Белые гольфики, пышные бантики, тщательно и любовно выглаженная форма малышей и ее же одноклассников… На все это Даша смотрела с молчаливой завистью. Уже в свои восемь лет она четко отдавала себе отчет в том, что это обжигающее негодование – ничто иное, как всепоглощающая зависть. И злость. Злость на всех ее одноклашек. Злость на каждого их родителя.
Все дело в том, что на ней самой был старый измятый костюм – еще с первого класса, который, к тому же, был ей катастрофически мал. Бантов на ее волосах не было вовсе, поскольку некому было их завязать. Да и гольфики были прошлогодние и по длине приравнивались скорее к носкам; и босоножки были прошлогодними, и, если согнуть пальцы ног, она могла достать кончиками их до асфальта.
А все почему? Потому что мама пьет. Сильно пьет, не просыхая. Хорошо, хоть в прошлом году Надежда спохватилась, когда семилетняя дочка робко спросила у относительно трезвой на тот момент матери:
- Мам, а почему я не иду в школу? Все девочки во дворе через две недели в первый класс идут. Им уже портфели купили и карандаши. Цветные! Красивые-е! И учебники они уже получили, с картинками, такие яркие!
Все-таки этими словами семилетняя тогда Даша решила свою судьбу. Не скажи она всего этого Наде, та и не вспомнила бы, что ее дочка доросла уже до школы и надо бы собрать ей «приданое» в первый класс.
Благо, она работала еще уборщицей в теплосети и имела какой-никакой оклад. Наскребла она мятых рублей на тоненькие тетрадки в косую линию, карандаш, линейку, ручку. Форму вместе с гольфами и белыми бантами выпросила в долг у соседки Ларисы с первого этажа, дочка которой переходила уже в пятый класс, дескать, отдам с заплаты. Портфель, хоть и тоже «бывший в употреблении», Лара безвозмездно подарила, пожалев девочку.
Приняли Дашу, наверное, тоже из жалости. Директриса школы, выразительно глянув на мать, у которой не хватало трех зубов, в «парадном», но не достаточно чистом платье, и, отметив ее болезненную худобу и отечность лица, все же задала Даше пару вопросов. Девочка с легкостью ответила на них. Приятно удивленная директриса улыбнулась ребенку:
- Кто же научил тебя считать?
- Девочка одна во дворе. Она старше меня, уже девятый класс закончила. Только теперь ее нет. Она с родителями переехала в другой район. И мне теперь дружить не с кем.
Видя неиспорченность ребенка, она записала данные Надежды и Дашеньки. Разве должны дети отвечать за ошибки родителей? Вопрос риторический.
Надежда с молодости зашибала, вращаясь в кругу алкоголиков, бомжей и бомжей-алкоголиков. Следствием такого образа жизни являлось то, что она не задерживалась надолго ни на одной работе, бесконечно меняя место, но не меняя профессию: уборщица в продовольственном магазине, уборщица в ларьке шаурмиста, уборщица в другом магазине, дворничиха…
Половая жизнь Надюши была гораздо более разнообразной: зачастую наутро она не могла вспомнить ни имени кавалера, бодро храпевшего рядом, ни обстоятельств, при которых она оказалась с ним в постели. Так и Даша появилась: неизвестно от кого, неизвестно в какой момент зачатая.
На удивление всем осуждающе судачившим соседям она произвела на свет здоровую и хорошенькую девчушку, и, в силу своих материнских инстинктов, стала растить дочку, хотя и матерью оказалась не ахти: то покормить забудет, то спит пьяная, пока ребенок исходит криком в перепачканных пеленках. О купании и режиме дня и речи не шло. Но, по крайней мере, пьянчужка не выбросила новорожденную в мусорку, как это, к сожалению, частенько бывает.
Росла Даша практически на улице, убегая прочь из квартиры, когда туда набивалась очередная толпа потерявших человеческий вид алкоголиков, и ребенку, конечно, там было не место. Добрая мамаша сама выпроваживала дочку, приговаривая:
- Иди, дочка, погуляй. Не мешай взрослым.
Застенчивую и – ни больше, ни меньше – беспризорную Дашеньку некоторые соседи жалели – те, кто не зависел от «пузыря». Некоторые сторонились.
Даша ходила в рваных и месяцами нестиранных платьицах; обувь ей дарили изредка Лариса с первого и Алевтина с пятого этажей. У них дети уже выросли, а обувь осталась… А больше помощи ждать было неоткуда. Не смотря на то, что воспитанием Даши никто не занимался, и ходила она вся какая-то чумазенькая и зашуганная, ее кроткий нрав и беззащитный вечно голодный взгляд круглых карих глазенок располагали.
Подружек, правда, ей завести не удалось – все-таки осторожные матери приказывали своим детям не общаться с «оборванкой» и «отрицательной генетикой», - было и немало таких, которые смотрели на девочку неприязненно и брезгливо.
…Даша озиралась по сторонам, замечая у других детей на партах новенькие школьные принадлежности. У нее самой все было прошлогодним – ни даже ластика новенького.
Новым было только желание учиться. В свои восемь лет Даша думала не о том, что учеба в школе – это весело и познавательно, а о том, что это единственный путь к нормальной жизни, – если не богатой, то хотя бы стабильной…
«Еще и ребята посмеиваются надо мною», - сконфуженно подумала Даша, согнувшись на задней парте над листочком бумаги… Именно листочком, потому что она их повырывала из старых начатых тетрадей, - писать-то на чем-то надо. В носу у нее защипало от горечи, но она упорно записывала нехитрое предложение вслед за учительницей.
«Ну и что, что у меня тетрадей нет?» - снова подумала Даша. – «Вот вырасту, заработаю, накуплю себе всего-всего! Еще завидовать станете!»
Можно ли вообразить чувства маленького ребенка – изгоя? Изгоя в классе, изгоя во дворе, обузы дома – как называла ее Надежда, - изгоя, пожалуй в жизни вообще… Какой перелом детской психики должен произойти, чтобы она начала, пусть пока еще смутно и неосознанно, вырисовывать перед собой жизненную цель? Дети вообще в этом возрасте не задумываются о деньгах и о том, что они «зарабатываются»…
