Отсветы огня играют на потолке, – это бабушка уже затопила большую русскую печь. Изба построена так давно, что гладко оструганное дерево, из которого она сложена, приобрело цвет старого мёда. Если разглядывать его долго, то в следах от сучков, в тонких извивах древесных линий можно увидеть коней с развевающимися гривами, красавиц и богатырей, лес, горы и разных чудищ.
Но это в том случае, если вы обладаете фантазией и свежим взглядом ребенка. Тогда может даже показаться, что таинственные эти фигуры вот-вот оживут и придут в движение…
Странная такая изба… Она состоит из двух половин: передней – сравнительно новой, и задней – старой. Раньше на месте передней избы была другая – вовсе старая-престарая, поставленная, по словам бабушки, при царе Горохе. Был когда-то такой царь…
У деда есть книга, напечатанная в царствование этого самого Гороха. Она тоже ужасно старая. Ее переплет стал черным от времени, края страниц тоже почернели, а уголки сделались твердыми от воска, потому что тем, кто читал, приходилось переворачивать страницы, убирая при этом попутно нагар со свечей.
Даже представить страшно, сколько рук листало эту книгу. Стоит раскрыть ее, и увидишь, какая она необычная: названия глав напечатаны затейливыми красными буквами с завитушками; над словами – странные закорючки и палочки. Они называются титлами и обозначают сокращения.
Разобраться в них может только дед, – куда уж там Дашке! В своей-то, обыкновенной, азбуке она знает еще не все буквы. Но это не потому, что она ленивая. Просто у нее столько дел каждый день, что пока не до букв. Но она их обязательно выучит, ведь ей через два года идти в школу, а там без них не обойтись.
Новую половину избы строили, когда дед был примерно такого же возраста, как сейчас Дашка. Да-да! Это теперь он седой и бородатый, а когда-то был маленьким и непослушным мальчишкой. Однажды он потянул отцовского коня за хвост, а конь рассердился и лягнул его, – на ноге деда до сих пор виден след от подковы.
Дед любит лошадей. За жизнь у него их было пятнадцать. Он хорошо помнит каждую, но особенно дорог ему конь по кличке Сарайный, ведь с ним он ушел на войну с немцами. Сарайный был гнедым, то есть коричневым, с черной гривой и хвостом, умным и послушным. Его убили на той войне.
Дверь, ведущая из сеней в избу, так низка, что взрослым приходится нагибаться, и все равно в сильные морозы с входящим человеком врывается из сеней целое облако холода. Посреди избы стоит большая русская печь, наверно, такая же, как у бабы Яги в избушке на курьих ножках, в которую страшная старуха собиралась посадить Иванушку.
Возле печи, прямо над входной дверью, – широкие и длинные полати. На них хорошо спать, но иногда бывает немного жарко. В новой половине избы две комнаты. В переднем углу каждой – полочка с иконами, или божница. Иконы – самое красивое, что есть в избе. Они в блестящих окладах серебристого цвета. Лица Богородицы, Младенца и святых на них строги и спокойны, а большие глаза смотрят немного печально.
Столы и лавки в избе крепкие и совсем простые. Есть еще простенький комод, высокая кровать, маленький диван на изогнутых ножках и столик с бабушкиной швейной машинкой «Зингер». Да – еще несколько стульев с выгнутыми, как у довольных котов, спинками.
Сейчас в избе пахнет немного дымом и смольем – лучиной из корней сосны, которой растапливают печь. Сестренка еще спит, будить ее нельзя, поэтому Дашка лежит смирненько, разглядывает потолок и стены, ищет в линиях древесины разные фантастические фигуры… Но вот бабушка замечает, что она проснулась.
– Дашенька, иди пить молоко! – ласково зовет она.
Дашка легко соскакивает с полатей, по пути заглядывает в зев жарко пылающей печи и останавливается, раскрыв рот… В извивающихся, изменчивых языках огня она видит что-то, чему пока не в состоянии найти названия… Когда дрова прогорят, и угли замерцают, чернея, покрываясь нежным, сероватым пеплом, их заметут в угол печи, горшки и чугуны поставят внутрь, а печь закроют заслонкой. Сейчас же чугуны с картошкой, глиняные горшки со щами и молоко в кринке стоят на шестке.
Дашка любит чуть коричневатое топленое молоко с вкусной золотисто-коричневой пенкой, но оно будет готово к обеду, а утром бабушка всегда ставит перед ней большую кружку парного. На столе – тарелка с ломтями ржаного хлеба.
Бабушка усаживает Дашку. Круглое приятное лицо ее негусто покрыто морщинками, на голове – белый, в черную горошину, платок. Она черноглазая, с правильными чертами лица, красивыми темными бровями. Во всем ее облике столько спокойного достоинства, что впору и королеве. Со двора приходит дед и тоже садится за стол. Вьющаяся седая борода делает его похожим на Деда-Мороза. Дед добрый, с Дашкой они большие друзья. Деду и бабушке уже за семьдесят. Дашка – внучка от самой младшей дочери.
Тайком от бабушки дед хитро подмигивает внучке, – у них свои секреты. Он обещал ей сделать свистульку, чтобы в любое время, даже в полдень, можно было ходить в огород, не боясь Полудницы. Говорят, она терпеть не может свиста.
Бабушка тоже не любит, если кто-то свистит в избе. Она думает, что от свиста деньги не водятся. Но денег в доме и так нет, – это Дашка не раз слышала от мамы. Она снизу вверх смотрит на деда и тоже мигает – сразу обоими глазами. Дед прыскает, – уж очень уморительная рожица у внучки. Бабушка неодобрительно оборачивается к ним.
– Когда я ем, я глух и нем! – строго сообщает она.
Ненадолго воцаряется тишина. Все пьют молоко вприкуску с хлебом, а деду еще приходится есть кашу. Ведь чтобы работать, нужна сила, а сила, как уверяет бабушка, – в каше. Дашке кашу не предлагают, – утром она ее терпеть не может.
Отец и мама разговаривают во дворе. Дашка допивает молоко, и, толкнув скрипучую дверь, бежит по лестнице к ним. Мама, молодая, с красивым, строгим лицом, целует ее, наказывает не шалить и поспешно уходит, – она торопится на работу. Отец собирается идти к леснику, в соседнюю деревню.
– Пойдешь со мной? – спрашивает он.
– Пойду, пойду! – кричит девчонка, прыгая от радости. – А можно, я Ваську с собой возьму?
Васька, мохнатый комочек шерсти, пискливый и страшненький, с глазами, как у совенка, тут как тут. Этот котенок еще так мал, что любого принимает за мать и бегает за всеми, как собачонка. Дашка берет его на руки. Пока отец собирается, они выскакивают в огород.
Попав из сумрака крытого двора в сияние ясного раннего утра, Дашка ошеломленно замирает. Блеск и голубизна неба, яркое солнце, шум тополей и берез наполняют ее таким изумлением, радостью и восторгом, что воспоминанию об этом утре дано будет сохраниться на долгие годы, но сейчас она и не догадывается об этом.
