Именем ничьим, во имя!…
Amen
…
В костях твоих нашли себе пристанище,
И душу оплели, как в клетке сохраня,
Твой ужас, твой порок, и мыслей обиталище,
Что день за днём испьют тебя до дна!
Мы – камни-монолиты с жизни кладбища,
От древности затёрлись имена;
По нашим стенам прославляя
смерти капище,
Взбираются со злобой семена.
Их чёрным листьям ведомо желание,
Спасение в безумном солнце ищут,
Их рост – услада и страдание,
Средь тьмы и света обезумев рыщут.
Иного не найдя себе призвания,
Чем жалкое, гнилое пожирание;
Во имя тишины, прославив увядание,
Распухнет их бутончик без прозвания!
Его заманчива согретая утроба,
Как лоно девушки, больная крышка гроба,
Подарит иль покой, иль наслаждение,
Бездумное, слепое наваждение.
Так оторвись от призраков деяния,
Творца безмозглого – чумные изваяния,
Скульптуры скоротечности, что вечностью живут,
Туманом пусть развеются-умрут!
Скучна любовь твоя,
Как праздник тишиной затухший,
Себя не помню я,
Во скуке потонувший.
Твоя любовь – игра
По мне, она ужасна
Для злобы здесь пора
Здесь ненависть прекрасна!
Ну не упрямься ты!
Не радуйся, не улыбайся,
Со злобой Сатаны –
Со мной во тьме останься!
Где ярость – ледокол
По сердцу бьёт кинжалом,
Твоей души простор,
Скрутился в трубку жалом.
Возненавидь! Прошу!
Сними любови маску,
Иначе не прощу,
Оставив страсть и ласку.
В оскале подойди
Ко мне в часы огня,
На трон из тьмы взойди;
Пылай! Моя заря!
Страшусь я тишины – как смерти,
Как к девушке, в её оъятья льну,
И уходя, страшусь её я мести,
К извечному, внутри меня, огню.
Огонь – то пламя, что во мне взыграет,
Ему неведом страх, он тот маяк,
Что, распаляя тьму, к пороку призывает,
К продаже душ, за веселость, за так!
Такими рождены, такими остаёмся,
Мы избранны и прокляты судьбой,
Нам вечность в дар, пока мы не сольёмся,
С той самой, одинокой тишиной.
О благо – ты ничтожно и истина незрима!
Вино свалило бога – надежды пилигрима,
К тебе оно прилипло – теперь вульгарна Ты,
И топчешь без раздумий – невинности цветы.
Твой рот сочится алым, вино его царица,
Тебя оно обняло – любимая сестрица,
К тебе оно прилипло – теперь прекрасна Ты,
И подрастают тихо – безумия цветы.
Я в мраке полусонном потону,
И снова окажусь перед стезёю,
Которая привидится тому,
С реальности сошедшему тропою.
В раскрытом образе извечная печаль,
И радость пляшут в танце сумеречном,
Меня влекут в возвышенную даль
Средь тьмы эпох круженьи бесконечном.
Там сны Коринфа в мысли вплетены,
И готика восходит меж потоков
Великих водопадов и истоков,
Что дремлют, пустотою рождены.
Средь скорых зим и лет веков обрывов,
Я вижу вереницею, след в след
Идут бездумно тени пилигримов,
Разбросаны скитальцы меж планет.
В глазах их ужас мерностью объят,
И тьма из них исходит непрестанно,
В них всякий облик – чёрен или свят,
Горит звездою мрачно и пространно.
И звёзды те – великий взор богов,
Исчадий бездны, ею отторжённой,
Им несть числа и в муке обнажённой,
Они нисходят к нам средь призрачных даров.
Их крик рождает звёздные ветра,
Их вопль пронзает души обречённых,
Безумьем наделяя те нутра,
Что тянутся за знаньем прокажённых.
Средь медленных движений пустоты,
Чей облик – Янус – демон многоликий,
Себе пристанище угрюмой простоты,
Находит демиург обманчиво-великий.
Его миры – крупицы средь могил,
Других миров, что сотворил не зная,
И разрубил, под взорами светил,
Собою разрушенье нарекая.
Он видит нас, сквозь зеркала из снов,
И говорит на путанном наречьи,
С надеждой разрушенья всех оков,
Что тянутся неведомо извечны.
Из лона ужаса испил я, в том порок,
Стремленья к знанию безбрежно-неземному,
Где капля каждая – чудовищный росток,
Что дарит изводящую истому.
Какая скука! Разбавь её вином,
Fastidium est quies – шепнул тайком.
Разбавь vinum! С мольбой прошу,
Иначе – насмерть ухожу!
Какая скука! Начни же пляску –
Расшевели любовь, винцо,
Танцуй со мной. Надень ту маску,
Что так похожа на лицо.
Твоя улыбка несравненна, твой смех –
Янтарный, мягкий мёд.
В твоих объятьях, непременно, я грех
Найду, огонь и лёд.
Волос твой локон свеж как иней,
Цветок в нем сладкий заплетён.
И меж грудей, как взор богини,
Луны серп гладкий воцарён.
Бокал наполнил мне росток,
Кроваво-красный жизни сок. Его исток
Меж спелых ног, из лона, нежного, излился.
В начале, мрачном, возродился.
Твоя набухшая утроба –
Вдова, воровка и обманщица
Твоя улыбка – крышка гроба,
И вечная проказница.
Твой род – утопленник в вине,
Его стон боли слышен мне,
Тебя мы, грезящие, чтим,
И символ истины храним.
Разденься – мрачная обитель,
Всех устрашённых судьб губитель,
Возьми своё вино-проклятье!
И пей, за тёмное зачатье.
Пей и устами прикоснись,
К прохладе, стылой, павших ниц,
Перед тобой, как пред царицей,
Последней, ставшей, проводницей.
Коса клинком вознесена,
Бессмертна сталь обнажена,
И вкус на лезвии таков –
В нём крики душ и кровь богов.
Сначала весело, игриво, потом – тоскливо и уныло
Пиши пьяным – редактируй трезвым"
Такое правило, на вооруженье взяв,
Я сразу сделался немного пресным,
Себя на рюмку рому променяв.
До редактуры дело так и не дошло,
Сказал я сгоряча: "да к чёрту всё пошло!"
Моя душа – повесилась в саду,
Куда, бездушный, я теперь пойду?
Как сложно страннику предаваться дню,
Как представать перед солнцем, свечи – огню.
Человечность сияет во тьме,
И, о творец, больше нигде.
Праведность кается, окруженная вырождением,
Бесы молятся, увитые снисхождением;
Босх в раздоре культур забыт,
Последний гвоздь гроба давно забит.
Рай потерян, ад недостижим,
Нам блукать среди Лимба серых вершин,
Без монеты, и лодочнику нечего дать,
Нам судьба под движеньем планет увядать.
Мы цветы – проросшие средь могил,
И в бессмертии тянемся к ликам светил…
Маяковский утер святой пот
Свой! Оглянулся на мир и вот,
Он, раскрыт, как рубаха трупа,
Сочленением ребер, созвучием сердца звука!
Стук окончен и не зовет в дорогу,
Стул прикручен холодной дланью к полу;
Над протянутой вверх головой повисла глазастая лампа,
Как исхитриться, чтоб там, вместо лампы моя голова поникла как рампа?
В театре глухом....
"Мне хочется быть странной, абсурдной строкой…"
Мне хочется быть странной, абсурдной строкой
В повести Кафки, с многоточием, а не с запятой
В конце своём. И обязательно на немецком,
Чтоб думали все, что знаю язык, а не просто, на светском
Балу красуюсь. Чтоб читали и пропускали
Мимо ушей, как смысл между строк теряли
Любители, состязаясь с мастерами,
А те, едва замечая, вполоборота, словами;
И на выдохе: «Ладно, оставим ведь бесполезно»
И на вдохе: «Абсурд есть абсурд и как-то не лестно
В нём увязая, спорить с отъявленными дураками!»
А мне нипочём, я проза, не ставшая стихом!
Я слово, без запятой, с многоточием как с крюком!
И после трёх точек, наверное, обращаюсь во что-то
В скорлупе с лапками. Как верно заметил кто-то:
