«Злая пуля» – бескрылая механическая оса, оснащенная теплоискателем. Она с визгом впивается в дерево и расщепляет ствол почти надвое. Крошечная микросхема, хромаль, сжатый кислород и жало – сверхтвердый сердечник из обедненного урана. Не спасет и подкожный «Kevlar®», ведь при ударе жало самозатачивается. Кислород выгорает быстро, и пуля тонко, с надрывом, зудит. В просторечье их называют «зулями». Движутся медленнее обычных, зато не по прямой, но зигзагами, преследуя жертву, на которую нацелились в мгновение вылета из ствола. «Злая пуля» – уже не дура, это почти что самонаводящаяся ракета, только маленькая. В крошечный корпус много не впихнешь, и оттого зули не настолько умны, как про них расписано в оружейных каталогах.
Данислава это не спасло. Осколки дерева брызнули в лицо, он отпрянул, в последний момент разглядев за кустами людей и зеленый вездеход «Гринписа». Березовая роща росла на вершине крутобокого холма, Дан покатился по склону. У подножия тоже были кусты, и среди них торчал пенек, о который он приложился виском. Прямо перед глазами оказалась широкая темная трещина, поросшая травой и поганками. Секунду Дан видел ее, лежа щекой на пеньке, затем из трещины поползла темнота и накрыла…
…Звон, зелень в стеклянных прожилках, жаркая капля солнца падает на висок, расплескалась, и теперь там печет – мокро и горячо… Кто-то берет за плечи, пытается приподнять, это больно, зеленая листва и желтый полдневный свет наливаются красным, багровеют, будто плохая копия – грубая, крупнозернистая; больно, очень больно – обрыв.
…Опять выплыл, снова зеленое вокруг, зеленое и синее, трава и небо, звон – что это там звенит? – щека горячая и влажная, наверное, от крови. Шелест, звон – да что же это звенит? – так больно, что опять обрыв.
…Это пчелы звенят, и шелестит трава, по которой его тащат, но не те парни из вездехода, они пока где-то на холме, а тут только трава и небо, в котором солнце… не видно солнца, вместо него лицо вверху.
…Это не пчелы, а зули – механические осы, их укус смертелен. Они вьются вокруг, зудят: то громче – то тише, то звонче – то глуше. Ищут его. Но пока он лежит и не шевелится, не могут найти.
Когда он очнулся, цвета заполняли все вокруг. Запахи и звуки были приглушены, а вот цвета выглядели очень ярко. Зеленое, синее и золотое – трава, небо и солнце – исчезли. Вот белое – простыни и одеяло, а вон серенькое – антикварные бумажные обои, Дан и не знал, что такие еще есть. Розовое – это остатки боли. Боль тоже имела цвет, сочилась от правого виска тонкой струйкой, иногда заливала глаза и затягивала обстановку красной пеленой. Кровь, разбавленная холодной проточной водицей, кровяная пенка, радужная и невесомая. Странная комната, ни одного электроприбора. Но солнце светит в раскрытое окно, занавески колышутся – легкая, воздушная тишина, паутина света, палевые оттенки. За окном никакого техно, сплошная натура. Изгородь, низкий навес, бурьян под ним. Высокие лопухи, крапива. Жужжание, но это не зули – нормальные пчелы. Девушка, надо же, в обычном платье. Мебель, надо же, деревянная, а не пластиковая… Что там насчет девушки? Дан повернулся. Розовая боль плеснулась из виска и залила глаза.
…Да, то же лицо, что склонилось над ним в кустах у подножия холма. Руки осторожно прикладывали к его лбу влажную марлю с травяным запахом. От нее зеленая прохлада расходилась по голове и вытесняла розовую боль.
Данислав лежал под толстым одеялом. В комнате стало темнее – вечер. Только сейчас возникли приглушенные эмоции. Удивление: где это я? Страх: куда делись преследователи на вездеходе? Растерянность: кто она такая?
– Вам уже лучше?
Девушка отложила марлю и села на стул возле кровати.
– Ну, вам же лучше?
– Ты кто?
Получилось «Ххты кххдо?» Пересохшие губы потрескались.
Она всплеснула руками, поднесла к его рту чашку, и Дан стал пить маленькими глоточками.
– Ты меня сюда притащила?
– Да. Вы не очень тяжелый, а…
– Никого там не видела, в роще?
– А вы были не один? Нет, я не…
– Хорошо.
– У нас врач уехал в город, и никого… Странный говорок, не городской. Незнакомый акцент.
– Уехал в город, и никого, все ушли на комбинат. Тут только я.
– Какой комбинат? Что это за место?
– Это скотный комбинат, но я осталась в поселке, потому что у вас…
– Долго я здесь?
– Наверное, сотрясение, я боялась…
– Долго?
– Два дня. Я боялась, вы не очнетесь…
Два дня? Это значит – опасаться теперь нечего. Ясность мыслей возвращается, пора разобраться в ситуации. Сельская местность, какой-то комбинат. Скотный… «Коровья фабрика», что ли? Ага, инкубатор здесь у них, а рядом, наверное, поселок на двадцать домов, где живут рабочие и администрация. Сейчас все остальные на службе, кроме нее. Как, кстати, ее зовут?
– Тебя как звать?
– Ната.
Это что за имя такое? Наташа, что ли? Обладатель тоже не слишком типичного имени Данислав чуть повернулся, разглядывая ее. Да уж, по лицу видно – именно Наташа, и никак иначе. Красивое лицо, хотя…
…И вправду красивая, хотя черты не утонченные. Они и не вульгарные, но простые – простонародные то есть. Высокая для женщины – когда целуется, ей не приходится вытягиваться на цыпочках. Не толстая, но крупная, бедра широкие. Хотя талия тонкая, и получается такой интересный изгиб… На двенадцать лет младше. Мнительная. Любит поспорить по пустякам. И податливая, очень податливая.
Нежно прошуршал искусственный шелк, и в полутьме очертания тела исчезли под короткой ночной рубашкой. Ната легла, любимая поза – щекой на его плечо, одну ногу согнула и забросила на него, ладонь на груди. Дан лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, и думал о своем. Тут у них принципиальное отличие: он был вполне самодостаточен, мог оставаться наедине с самим собой долго, а она – нет.
О чем ты думаешь?
«Вот, опять… Думаю и думаю себе, какая разница?»
Ответ «ни о чем» вызывал непонимание: «Так не бывает». Он привычно погладил ее по голове, открыл рот… и опять не решился, вместо слов вышел почти неслышный вздох.
– Что? – тут же откликнулась Ната.
Вот этого у нее не отнять – чувствительности. Он хотел кое-что сказать, уже давно хотел, но не мог пока. А она ощущала это.
– Нет, ничего.
Ната теснее прижалась к Дану.
– Даник, знаешь, что бы я…
– Перестань.
– Чего ты, Даник? Я говорю…
– Перестань!
– А… – Легкая обида в голосе. – Но мне нравится так называть…
– А для меня это как пенопластом по стеклу, понимаешь? Я ж просил…
– Что такое «пенопласт»? Хорошо, хорошо, Дан… Вот, теперь я забыла, что хотела сказать!
– Значит, не важно, раз так быстро забыла.
Оказалось, что для нее это все-таки важно. Помолчав, Ната прошептала:
– Я бы хотела умереть раньше тебя.
Дан поморщился в темноте. Ната ждала реакции, но он молчал – что тут скажешь на эти женские глупости?
