На слониках из фарфора,
На бегемотиках из вельвета
Ехали ангелы, щебетали хором,
Роняли янтарное и фиолетовое.
И всходили ирисы и пионы,
Кувшинки и васильки.
И дали звенели бездонным
О том, как мы бесконечно близки
Друг другу, небу, земле и морю,
И безбрежным просторам ночных светил. И пела радость…
И лишь один ангел на слонике из фарфора
Всё оглядывался и крестил нас. Оглядывался и крестил.
Я брожу по барахолке,
Гомонящей без умолку.
Просто так брожу, без толку,
Вверх да вниз, туда-сюда.
Я гляжу на погремушки,
На ракушки и игрушки,
Видя в каждой безделушке
День, угасший навсегда.
Что-то – ветхо, что-то – редко,
Марки, пуговки, монетки,
Книжки, ложки, статуэтки
Предлагают тут и там.
о на что мне вещи эти,
Хоть и трижды раритеты?
Но, бывает, рупь последний
За чего-нибудь отдам.
Что ищу я в этом гаме,
В этом хламе под ногами?
Не пойму, так, может, сами,
не препоны не чиня,
Ноги выйдут ненароком
В уголок, где одиноко,
Как за пазухой у Бога,
Притаилось где-то сбоку
Чудо, ждущее меня…
Стук-постук, да стук-постук.
Ходит с посохом пастух.
А коровы с бубенцами
Чуть поодаль бродят сами —
Мимо церкви невысокой,
Подле озера в осоке,
За которыми сыр бор,
Где тропа на царский двор.
В той земле палач острожный
День за днём да еженощно
Точит гибельный топор.
Только всё, должно быть, врут.
Пастуху же не до смут.
Он ступает, улыбаясь, за кушак заткнувши кнут.
И под нос себе пыхтит,
Не сбиваяся с пути,
Что, конечно, нынче время ни к чертям и не ахти,
Что, оно-то, час наступит, а, глядишь, и цельный год,
Поутихнет плач набатный,
Истощится мрак безладный,
И чертям уж неповадно
Будет прочить недород.
Так что в эту чепуху
Тошно верить пастуху,
Даже коли это правда, что вот прям как на духу…
А бурёнки с бубенцами
Подались уже овсами —
Глушью кладбища в лощину,
Вещим капищем в трясину.
А пастух сидит неспешен
Во прохладце у орешин.
И мерещит меж теней,
Что «вот станет повесней,
И пойду-ка к Аграфене,
Да как бухнусь на колени,
Да посватуюся к ней».…
Дили-дон, да стук-постук.
Стадо слышно за версту.
Что им всем палач с царём?
Будем живы – не помрём.
Горят далёкие огни,
И там какие-то они
Живут себе, не тужат.
У них, должно быть, ужин.
Сидят на кухоньке вдвоём,
А их уютный старый дом
Плывёт летучим кораблём
Куда-то в дальни дали,
Где тьмы и не видали…
Да, знаю, я придумал их,
Вот взял, да выдумал двоих.
А всё не так – иначе.
Поначитался вздорных книг,
И оттого чудачу.
А там… А там лампадный чад!
И образа мироточат,
И старец в малахае
Сидит кудлатый и седой
И пишет сказки бородой,
В слезу её макая.
И всюду тьма глухая.
Хотя… А вдруг там НЛО?!
Упал, и сломано крыло,
И инопланетяне
Всё тянут – не потянут
Чего-то гаечным ключом,
Но леший им кричит: Качнём!
Эй, водяной, упрись плечом!
Давай-ка, брат, поможем
Парням зеленокожим!..
И, разводя хвостами воду,
Несут русалки бутерброды.
Но… снова вряд ли. Да, впросак
Я угодил, пожалуй,
И всё ни чуточки не так,
Как навоображал я.
И – никакого НЛО,
Меня тут вовсе занесло.
А там вдвоём сидят они.
Их взоры – лучики в тени,
И чем-то нам они сродни —
Живут и зла не помнят.
Их чада утром загалдят.
Ну, а пока они сидят,
Их вечер даже непочат.
И сонный лунный тихопад
Стекает в сумрак комнат.
На самом дне нашего двора
Завелась вчера оранжевая дыра.
Приблудилась сама или кто-то её принёс
Или проросла внезапно земная ось.
Прикатили из администрации,
Переглянулись, покрутили у висков пальцами,
Покосились на местных котов темнотою глаз,
Спросили с досадой, отчего вот вечно у нас вместо окон какой-то иконостас.
Мол, как ни заедешь сюда,
Так сплошь – мистическая чехарда.
То свалится из рая плод Древа познанья добра и зла,
То жар-птица яйцо снесла,
То упадёт перелётное НЛО, отставшее от своих стай,
А внутри – пришелец, у которого заклинило кнопку «Взлетай!».
А теперь и вовсе развели тут параллельномировые порталы!..
Но тут дыра и пропала.
И все, покачав головами, толкаясь, разошлись от греха.
И только я простоял от первой совы до третьего петуха.
А утром ты прошептала: О том, что было, уже не вспомнит никто.
Но ты ж видишь – проклюнулся зелёный росток.
Будем строить отсюда потайной лаз.
Если мы не сойдём с ума, никто не сделает это за нас.
Наша машина времени уже на всех якорях.
Мир застыл без движения, пора закрывать окно.
Двери пока что настежь, но есть ли смысл в бесконечных дверях?
Мы росли тысячу лет, время – пойти на дно.
А те, кто уходит дальше… дай вам, Господи, сил…
Стоит ли медлить, если вдали кто-то ждёт?
Оставьте нам тени мечей, кровь топоров и вил.
аши следы – это звёзды, они прожигают лёд.
Но смотри-ка…
Как ещё много цветов голубики
Вдоль наших путей.
А кто-то, свесившись с неба (он словно бы с нами знаком),
Кричит нам: «Эй,
На кой дьявол идти на дно? Полетаем на аэроплане!»
И мы идём босиком.
Теперь у нас есть право идти босиком.
И тропа не ранит.
Выходим из дома,
города, планеты,
системы,
бежим из себя, из комы,
из режима инкогнито.
Сбрасывая обветшалое вето,
встаём вровень с теми,
кто давно уже вышел из самой последней комнаты.
И стучим-стучим-стучим в бездонную чугунную тишь.
А из глубины – утомлённо: «Простите, в ближайшем раю нет мест.
Всё расписано вперёд на 1000 световых лет.
Осталась бронь для тех, кто не прочь потаскать крест».
Я наклоняюсь к тебе: «А если?..» Но ты говоришь:
Нет.
И я, расхаживая взад-вперёд,
зарастаю листвой-бородой
до райских ворот.
Но здесь ты подпрыгиваешь от восторга: «А я разгадала!!! Мы должны стать водой!
Вода никогда не умрёт».
И мы струимся. Течём мимо двух сияющих башен —
Никогда и Всегда.
Кто-то оттуда целит нам в спину.
Но это неважно.
Радость моя, поверь, это неважно.
Теперь мы – вода.
Я покажу тебе, где начинается даль.
Вот она веет – за нашим порогом.
Прежде её кто-либо видел едва ль.
Это – тропинка Бога.
А это, ты слышишь? – это плещется тишь,
Румянит просторы.
Тернистая даль и тенистая тишь – это точки опоры,
Без них не взлетишь.
Можно смотреть, как пурпур плавится в сини,
Можно петь псалмы и гимны на тополином,
Можно читать следы гусениц на вьюнке.
Но мы просто идём в дали и тиши – рука в руке.
Нет, так не бывает, но если вдруг хорошо —
Ты пьян, умер, сошёл с ума или спишь,
Ты – сомнамбула, на твоей голове мешок,
А ты идёшь прямо к небу тропою крыш.
Но думаешь всё же: а может… да, может быть, ты влюблён?
И продолжаешь цепляться за это, уже понимая, что мёртв и пьян, и всё это сон.
И ищешь дверь, чтоб выпасть куда-нибудь из себя.
И пытаешься разбить лоб, но стена избегает лба.
И, словно Садко, выпускаешь на волю свору оскаленных злобных му-му,
Они рвут окружающий мир клыками, не разделяя на свет и тьму.
