Листопад!
В Царском Селе безумствовала осень.
Дворцовый парк поменял зелёный цвет на жёлто-багряный и медленно ронял листья, украшая ими дорожки аллей.
На скамье, держа красный лист рябины и любуясь им, ожидал великую княжну Максим.
Рядом, отчего-то грустный, понурившись сидел Ёршик, безразлично глядя на красоту деревьев.
Татьяна издалека заметила Рубанова, и, вдыхая терпкий запах осеннего парка, не спеша шла к нему, шурша опавшими листьями и стараясь продлить отпущенное Богом, совместно проведённое время.
Увидев её, Максим поднялся, и у него тоскливо сжалось сердце от вида тонкой женской фигуры в сером платье с красным крестом на белом фартуке.
А она, подойдя, любовалась им, сдерживая слёзы, и стараясь запомнить на всю оставшуюся жизнь синие глаза, русые волосы и побледневшее от переживаний лицо.
Он стоял перед ней в морской форме с золотыми погонами, красивый, как древний славянский Бог, и глядел в её душу синими глазами, видя там безмерную любовь, счастье встречи, и горечь разлуки.
Ни той, после которой вновь наступает встреча, а Вечной Разлуки…
– Я люблю тебя, Принцесса, шёпотом произнёс, уронив к ногам красный лист рябины.
Сердце её замерло от бесконечного счастья, и бесконечного горя…
«А ведь я больше не увижу его, – отчего-то подумала она, не впустив ещё эту мысль в своё сердце и купаясь в синеве его глаз. – Это не море, это бездонное, вечное небо… Да почему вечное? – испугалась она. – Просто синее небо. Родное, ласковое и тёплое… Но отчего сегодня так красны листья? – на секунду задумалась, но тут же выбросила из головы эту ненужную мысль. Не хотелось думать о плохом – ведь рядом ОН. И его глаза. И сколько в них любви, – задохнулась от счастья. – Господи, продли до вечности этот миг, – взмолилась она. – Он, я, любовь и счастье… Безмерное счастье… И безмерная тоска расставания… Тоска вечной Разлуки… Здесь, на земле… А синее нежное небо обещает нам встречу ТАМ… Высоко… Где живут Влюблённые Души, которые не смогли соединиться в этом мире, где рябина плачет красными листьями…»
– Женщинам принято преподносить цветы, – с хрипотцой в голосе произнёс он, – а я дарю тебе несчастного пёсика, – взял терьерчика и протянул ей, поразившись, с какой нежностью она прижала к груди этот пушистый тёплый комок, и слёзы побежали по её лицу. – Я не смею прикоснуться даже к твоей руке, – горло перехватило от волнения. – Но мысленно миллион раз целую тебя.
– Прощай, – отчего-то прошептала она, дотронувшись губами до мужской щеки, и повернувшись, быстро пошла в сторону переделанного под лазарет дворца, изо всех сил стараясь держать себя в руках и не разреветься, как простая питерская гимназистка.
А он, замерев от горя, глядел ей в след, с тоской замечая, как красные листья ложатся на землю, скрывая её следы.
В середине сентября, когда критическое положение на фронте миновало, и германская операция под названием «Свенцянский прорыв» закончилась неудачей, император пригласил в Ставку своих министров, но встретить их решил прохладно, вернее сказать – даже холодно.
«Что-то познабливает, – на скорую руку позавтракав не в столовой, а в кабинете, Николай поднялся из-за стола и, размышляя о предстоящем рандеву с министрами, неслышно ступая по мягкому ковру, который недавно прислала Александра Фёдоровна, подошёл к голландской печке. Приложив ладонь к изразцовым плиткам и обжегшись, тут же отдёрнул руку. – Не заболеть бы. Некогда сейчас хворать. Кабинет министров, – глянул на часы, – судя по времени, сейчас подъезжает к Могилёву. Как выражаются солдаты – придётся крепко намылить им шею, – обернулся на скрип двери. – Так и есть. Граф Фредерикс. Лишь ему разрешено входить без стука и в любое время».
– Доброе утро, Николай Александрович, – добро глядел на императора выцветшими, слезящимися глазами министр Двора.
– Доброе утро Владимир Борисович, – улыбнулся старику государь, и, подойдя, поздоровался за руку. – Ваши коллеги подъезжают уже. Да садитесь ради Бога, – пожалел царедворца, с трудом держащегося на трясущихся ногах. – Плохо чувствуете себя?
– Как? – подставил к уху ладонь Фредерикс.
– Говорю, важные документы принесли? – кивнул на папку с золотым вензелем в левой руке министра.
– Не читал, э-э-э, ваше величество, – невнятным голосом произнёс граф, преданно глядя на царя из-под седых кустистых бровей.
«А каким красавцем был, когда лейб-гвардии Конным полком командовал. Что старость с людьми делает… Неужели через пару десятков лет и я так выглядеть стану», – со вздохом оглядел ссутулившегося на стуле вельможу. Его морщинистые щёки и длинные усы, обвисшие на широкие, с поблекшим золотом, погоны.
– Вспомнил, что хотел сказать, – прошамкал Фредерикс, вскинув седую голову. – Мне кто-то доложил, что генерал Алексеев прошёл в штаб, – тонко намекнул царю о его неизменном утреннем распорядке.
«Дворцовую выучку даже в Конном полку не пропьёшь», – благодарно кивнул генерал-адьютанту Николай.
Когда император вошёл в кабинет начальника штаба, тот, оторвавшись от бумаг, не спеша поднялся, качнув витыми аксельбантами, и глухо, будто негромко скомандовал, поздоровался.
«Нет у генерала того почтения, что у Фредерикса, – пожал протянутую руку и сел в своё кресло с именным вензелем на спинке, задумчиво оглядев заваленный картами, бумагами и какими-то документами стол. – Бардак словно у штатского столоначальника», – вздрогнул, услышав на этот раз чеканно прозвучавший, особенно в сравнении с Фредериксом, голос начштаба, доложившего, что за истёкшие сутки на фронтах ничего существенного не произошло.
– На ваше имя пришла сводка, – порылся в бумагах и взял нужную, – что у военной промышленности иссякает запас меди.
– Да сейчас всё иссякает, – не слишком вежливо перебил его государь, вновь вспомнив о министрах. – Чуть позже разберусь и с медью, винтовками, отсутствием снарядов. А сегодня мне предстоит разбираться с министрами. Надеюсь, вы не отдали распоряжения торжественно встретить их на перроне, усладив слух российским гимном и привезти сюда в экипажах, организовав им обильный завтрак после дороги?
– Никак нет, – заинтересованно глянул на Верховного Главнокомандующего. – Для этого генерал-квартирмейстер имеется.
– Вот и ему прикажите не делать этого, – вновь перебил Алексеева государь, поднимаясь из-за стола. – Пойду в свой кабинет, а они пусть завтракают в пристанционном буфете и добираются сюда на извозчиках. Должны с первых минут почувствовать моё неудовольствие. А ближе к вечеру встречусь, пока предоставив им время для обустройства в гостинице, – забрав кое-какие документы, расположился в недавно отремонтированной, обитой голубыми штофными обоями светлой комнате в противоположном крыле здания штаба.
