Наверно, мой дневник найдут
Ах, как бы мне хотелось
Те, кто не знали, все поймут,
Ведь истина не делась.
И если ты решишь читать,
Мой друг, мое творение,
Тебе придётся тут познать
Печальных строк мгновенье.
Меня назвали Эдуард,
А папа мой – Савелий
И он – герой войны наград,
Заслуженных на деле.
Он был на первой мировой
Войне за интересы,
Там был отмечен он звездой,
Что на пиджак навесил.
В боях ранение получил,
Но после шёл в сражения,
За власть Германскую он бил
Врага без сожаления.
А после той большой войны
Вернулся он с звездою
И шрамов яркие следы
Скрывал копной седою.
Ушёл со службы на покой
И жил гражданской жизнью,
Открыл в Берлине книжный свой,
Гордился книжной мыслью.
Любил читать и книги чтил
И нам привил потребность,
Наук величие возносил,
Писателей бессмертность.
И папин книжный магазин
В округе многим знали,
На город был такой один,
Где книги продавали.
Где можно классику найти
Или научный томик,
Где книги были о любви,
Истории и хроник.
У папы нашего детей:
Три дочки и мы с братом
Наверно, нет семьи дружней
с столь сильным концентратом
Мой братик – лет ему так семь,
И он читал нам книжки:
О покорителях морей,
и Питэре парнишке.
Мечтали вместе, с братом мы,
Устроить приключения
Чтобы летать поверх волны
Под тучами забвения.
Чтоб хочешь, к острову лети,
И разместить на пальме.
Или на пик большой горы,
К дверям драконий спальне.
Рубеном звался братик мой,
Начитанный и умный,
Веселый, с доброю душой,
местами очень шумный.
Бывает, вычитал сюжет
и хочет поделиться,
как в книге рыцарь был воспет,
в темнице что томится.
Как грязно, сыро и темно
в тюрьме подвала замка.
Как кушать хочется давно,
А он для крыс приманка.
Уставший, руки в кандалах,
Живот урчит от боли.
С удобства лишь есть старый плах
И мысли лишь о воли.
Рубен был сильно потрясен.
Как рыцарь был не сломлен,
Что он находчив и умен,
И враг им был разгромлен.
С Рубеном часто я играл
И с Адамом соседом
В войнушку, палками стрелял.
Войною был неведом.
Для нас, ребят, это игра,
не больше и не меньше,
в нее играло пол двора
и правила простейши.
Кричишь: «убит», и ты убил
Или тебя убили,
Нацелив прямо палки спил,
Засады мы любили.
Бывает, дерево займешь
с ребятами в команде.
И знак атаки жестом шлешь
Своей военной банде.
И Адам сразу выдает:
«Убит, убит, ты тоже!»
Рубен за ним, чуть горло рвет:
«Тот снизу уничтожен!»
Мы с Адамом друзья давно,
не помню, как сдружились.
Да это и не всё ль равно,
Как судьбы наши свились.
Еще хочу вам рассказать
Я о сестре Адама,
Чтоб вы могли немного внять,
На сколь храбра, упряма.
Элен – ровесница моя,
Нам с ней по девять было,
Запал, как будто из ружья,
Напором в цель забила.
За брата или за меня
Ей часто доставалось,
Когда постарше ребятня
Активно задиралась.
Была не меньше другом мне,
Чем Адам, мой приятель,
Мы были на одной волне,
Наш дружбы показатель.
Искусно локоны плелись,
Улыбка, как с картины,
И ямочки у губ свелись,
Глаза, как две пластинки.
С красивой внешностью Элен,
Характером тигрицы,
Была достойна гобелен
По образу «Жар-птицы»
Еще хочу вам рассказать,
о сестрах и о маме,
чтоб всю картину передать
в широкой панораме.
Алана, старшая сестра,
Шестнадцать лет с рожденья,
Активна, добрая, шустра
Без права осуждения.
Она за домом приглядит,
Накормит нас перловкой,
Всегда на кухне норовит
Помочь семье с готовкой.
Алана будет скоро врач,
Ее мечта из детства,
Пройдя все тяготы задач
С упором и без бегства.
Она идет к своей мечте
спасать людские жизни.
Чтоб помогать больным везде,
Полезной быть отчизне.
Еще две младшие сёстры
Диана и Лиора.
Одной – уж пять, второй – лишь три
Ждут день рожденья скоро.
А маму звали Элита,
Она вела хозяйство,
Великолепие быта
И властелин убранства.
И мама наша все могла,
И все она умела,
Давая в доме нам тепла,
Прекрасно знала дела.
И по субботам всей семьей
Мы проводили время,
И жизнь была такой простой,
Не предвещала темя.
К нам 33 год пришёл
Двадцатого столетия,
Политик на престол взошёл
С речами про бессмертие.
Его все знали по стране,
Как Гитлера с идеей,
Он был готов к любой войне,
Считал, что зло в евреях.
Считал, что немец, он – другой:
Святой душой и телом,
Что властен он над всей землёй
И правит он Эдемом.
Его культуру внял народ,
Обиженный на лица,
Гонимых всюду от господ
Без жизни в той столице.
И с каждым годом все сильней
Меняли облик люди:
Повадки, взгляды что пустей
Искариот Иуды.
Когда все только началось
Мы с Элен были в парке,
Нам тут препятствие нашлось -
Нельзя сидеть на лавке.
К нам подошла толпа людей
И жёстко пригрозила,
Идти отсюда прочь скорей,
Пока кровь не пролита.
Что лавки только для людей
Германской чистой расы,
И что вольеры – для зверей,
Что держат денег кассы.
И мы ушли, гонимы в след
От брани и позора,
И сложно было дать ответ
Толпе с проклятым взором.
Когда добрался я домой,
Решил спросить у папы:
«Зачем тревожат наш покой
И правда тут была бы?»
Отец надуто слушал речь,
Смотря в горячий ужин,
И страшно было мне от встреч
C глазами, он сконфужен.
В момент он слово проронил:
«Беда для нас, родные,
Забудь про город, что любил
Теперь мы тут чужие.
Нам нужно срочно уходить,
Уехать заграницу,
Нам не дадут тут больше жить,
Покинем мы столицу».
И он велел собраться нам
в дорогу, быстро, лихо,
Но мама, возразив словам,
Сказала очень тихо:
«Зачем нам покидать свой дом
И уезжать далеко,
За мерзость в парке за окном,
Ведь мысль их убога,
Нам есть, чего терять теперь
И нас нигде не встретят,
Я не хочу таких потерь
Нам там ничто не светит».
Они бы спорили, кто прав,
Но в двери постучались,
Конфликт дискуссий в миг погас,
Лишь взгляды заиграли.
На улице кто-то бранил,
Ругался, что есть силы,
Кричали, что бы отварил
С агрессией порывы.
И папа нам велел идти
И затвориться в спальне,
Засесть в объятьях темноты
Присутствие нас – в тайне.
Мы сделали, как он сказал,
Засели под кроватью,
А папа к двери зашагал,
За коей крики с бранью.
Он отворил и отошёл,
И в дом толпа влетела,
Сосед за ними в след зашёл
в мундире офицера.
Сосед, который дружен был
И знал меня с пелёнок,
Через дорогу от нас жил
Назвал отца «жиденок».
И маму он толкнул в плечо,
Назвал ее еврейкой,
Что ненавидит горячо
Еврейскую лазейку.
Отец вступился за неё
И кинулся к соседу,
Схватил мундирное тряпьё
И оборвал беседу.
Но тут же получил в ответ
От мужика у входа,
И пол залило крови цвет
Под крик: «Жидов порода».
Они накинулись, как зверь,
Что загоняет жертву
И били страшно, ты поверь,
Не говоря ответу.
Вопросы, что отец кричал:
«За что вы так жестоки?»
К смирению бесов призывал,
Но слышал лишь упреки,
Что мы, евреи, – не народ,
А кучка жалких воров,
Что уничтожат весь наш род,
Лишат земли просторов.
И я не смог это смотреть,
Окрикнул этих мразей,
Ведь не возможно тут терпеть
Садистских безобразий.
Я кинулся на одного,
Что бил отца исправно,
Ударил по носу его
И получил обратно.
Удар коснулся чуть лица,
Я пал и отключился,
Запомнил лишь отца слова,
