Внемли тогда мудрости мудрого:
Иди безмятежно среди шума и спешки и помни, что в тишине может быть покой.
Насколько возможно, без уступки, будь в ладу со всеми людьми.
Говори свою правду спокойно и ясно и слушай других, даже глупца и невежду; у них тоже есть своя история.
Сегодня мы вступаем в один из самых прекрасных миров, в мир небольшого документа, называемого Дезидераты. Он необычен, потому что много раз появлялся и много раз исчезал, и поэтому никто точно не знает, кто его написал. Истина обладает способностью появляться снова и снова; из-за человеческой же глупости она вновь и вновь теряется.
Дезидераты – это, по-видимому, один из самых древних из доступных сегодня текстов, но авторские права на него принадлежат поэту Максу Эрманну. В его книге стихов текст представлен как написанное им стихотворение и защищен авторским правом в 1927 году в Америке, хотя в первом издании поэт говорит о легенде, согласно которой этот маленький документ был обнаружен на доске, установленной в Церкви Святого Павла в Балтиморе, когда она была построена в 1692 году, – но позже доска была разрушена. Теперь уже нельзя доказать, был ли он начертан на доске в Церкви Святого Павла, или нет. Легенда сохранилась, она продолжает существовать. Похоже, у Макса Эрманна было видение – документ явился к нему как видение. На самом деле он не был его автором, а только проводником, медиумом.
Это произошло и со многими другими текстами. Это произошло с «Голосом безмолвия» Блаватской: ее знают как автора этой книги, но книга эта очень древняя. Она открыла ее в медитациях, книга ей явилась.
Многие части книги «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше также очень древние, и то же самое верно для «Рубайата» Омара Хайяма. К этой же категории принадлежит «Свет на пути» Мэйбл Коллинз, а также «Пророк» Халила Джебрана.
Я просмотрел все стихотворения Макса Эрманна, но ни одно из них не обладает тем же самым качеством – ни одно. Если Дезидераты были написаны им, то тогда потоком должно было хлынуть еще много стихотворений с тем же самым качеством. Этого не произошло. На самом деле «Дезидераты» настолько отличаются от всех прочих его стихотворений, что невозможно поверить, что они созданы одним и тем же человеком.
То же самое верно для «Света на пути» Мэйбл Коллинз. Это странные произведения. Есть вероятность, что они существовали всегда – появляясь и снова исчезая из виду; истина неизменно обнаруживает себя… Всякий раз, когда появляется чувствительная душа, восприимчивый человек, истина снова начинает течь через него. И конечно, человек думает: «Это пишу Я».
Именно вследствие этого факта неизвестны имена авторов Упанишад; никто не знает, кто их написал, потому что люди, которые их восприняли, были очень бдительными и осознающими. Они были мистиками, не только поэтами.
Между поэтом и мистиком есть различие: когда что-то происходит с мистиком, он отлично осознает, что это свыше, что это не от него. Он испытывает огромную радость, он наслаждается тем, что был избран в качестве проводника, в качестве посредника, но его эго не может заявить на это свои права. На самом деле вы становитесь мистиком только после того, как вы отбросили эго. Поэт же полон эго – не всегда, но почти всегда. Изредка, когда он забывает свое эго, он прикасается к тому же самому миру, что и мистик; но мистик живет в этом мире. У поэта это изредка случается как проблеск, а поскольку эго его не мертво, он немедленно объявляет это своим творением. Но все древние провидцы об этом знали.
Известно, что Веды, Библия, Коран, эти три величайших в мире священных писания, не были никем написаны. Веды известны как апаурушея – не написанные каким-либо человеком. Конечно, кто-то их написал, но они – от Бога, свыше, из какого-то неизвестного источника. Мистик становится одержим ими, он танцует под их мелодию. Он больше не является самим собой – он есть это. У поэта изредка случается проблеск этого, отдаленный проблеск.
В санскрите у нас есть два слова, обозначающие поэта; такого нет ни в одном другом языке, потому что только в этой части мира пришли к осознанию, очень ясному осознанию этого факта. На санскрите одно из слов – кави. Кави как раз и означает «поэт». Другое слово – это риши; риши означает «поэт-мистик». Различие огромно. Поэт обладает глубоким эстетическим чувством, он очень чувствителен, он может проникнуть в самую суть вещей. У него иной, чем у ученого, способ познания. Он не анализирует, он любит; любовь его велика, но его эго живо. Поэтому, когда он смотрит на цветок розы, он подходит к нему ближе, чем ученый, потому что ученый немедленно начинает анализировать цветок, а анализировать что-либо – значит убить это. Сама попытка познать – это попытка убить.
Поэтому все то знание, которым обладает наука, это знание о мертвых вещах. Сегодня даже ученые начинают осознавать этот факт. Когда из вашего тела берут кровь и анализируют, исследуют ее, это больше не та же самая кровь, какой она была, когда циркулировала в вашем теле. Тогда она была живой, тогда она была органической частью вашей жизни. Сейчас она не та же самая. Точно так же как ваша рука или ваш глаз: когда он является частью органического единства вашего тела, он может видеть, но выньте его – и он мертв, он не видит. Он больше не живой, он что-то другое, он труп.
Величайшие ученые начинают сознавать тот факт, что все то, что мы до сих пор узнали, в своей сущности, в своей основе неверно. Мы знаем только о мертвом – живое мы упускаем. Вот почему наука не может сказать, что в вас есть что-то помимо тела, что-то большее, чем тело. Наука не может сказать, что вы больше, чем общая сумма ваших частей, а если вы не нечто большее, чем общая сумма ваших частей, то вас нет. Тогда вы лишь машина – может быть, очень сложная, но это не имеет значения. Вы компьютер, у вас нет души, вы лишь побочный продукт, внешнее явление. У вас нет никакой осознанности, вы – лишь поведение.
Наука сводит человека даже не к животному – к машине, помните это. Прошли те дни, когда ученые, такие как Чарльз Дарвин и прочие, думали, что человек – это не что иное, как еще одно животное. Сейчас Скиннер, Дельгадо, Павлов не говорят, что человек это еще одно животное, – поскольку нет ни души, ни жизни, ни сознания, – они говорят, что человек – это еще одна машина.
Религия утверждает, что человек больше, чем тело, больше, чем ум, но наука не может в это поверить из-за самой своей методологии. Тот способ, которым она пытается познавать вещи, мешает ей проникнуть глубже, чем материальное, глубже, чем мертвое.
Поэтому поэт подходит к цветку ближе, чем ученый. Поэт не анализирует цветок, он влюбляется. Он испытывает огромную радость, он наслаждается цветком, и из этой радости рождается песня. Но он все еще далек от мистика, риши. Мистик становится единым с цветком. Наблюдатель становится наблюдаемым, различие исчезает.
