Соблазнительный, романтичный, экзотический роман, блистательно написанный!
Elle
Чудесная история, повествующая об изгнании, потерях и сомнениях, необычным образом преображается в романтическую, мудрую сказку.
Newsday
«Девушка из Золотого Рога» – рассказ о людях, нашедших в себе силы создать себя заново, оказавшись между двумя враждебными мирами, в месте, где само понятие «дома» кажется невозможным.
Book
Глубоко прочувственный, прекрасно созданный роман о контрасте между новым и старым мирами. Всякий читатель, кому полюбилась книга про Али и Нино, не останется равнодушным.
Kirkus
Красноречиво и тонко Курбан Саид поднимает важные вопросы о противоречивых отношениях между Востоком и Западом, христианством и исламом, мужчиной и женщиной. Поразительный писатель!
Пол Теру
«У женщины только одна обязанность – служить мужу и воспитывать детей. Мужчина же имеет еще и другие обязанности – он должен сражаться, чтобы защищать свой дом, и сегодня так же, как и в древности. Поэтому он не может никогда полностью принадлежать женщине. Это нужно знать, чтобы быть счастливой. Но умная женщина и служит, и повелевает – кто рожден властвовать, будет властвовать и под чадрой».
«Только глупые женщины вступают на путь греха, умная же задумается и найдет способ избежать его, чтобы не принести несчастья ни себе, ни другим. Ведь очень многое зависит от женщины: счастье и горе, жизнь и смерть. Женщина должна быть умной, чтобы ей хватило сил пробить узкую дорожку добродетели и спокойно смотреть людям в глаза».
– А что вы скажете об этом «и», фройляйн Анбари?
Азиадэ подняла голову. Ее серые глаза были задумчивы и серьезны.
– Это «и»… – повторила она тихим, мягким голосом, потом, немного помолчав, решительно и отчаянно выпалила: – Оно является якутским герундием, сходным с киргизской формой «бариси».
Профессор Банг, чьи очки в круглой стальной оправе и длинный с горбинкой нос делали их обладателя похожим на мудрую сову, после тихого, неодобрительного пыхтения осторожно потер переносицу и, стукнув костлявым пальцем по столу, сказал:
– Я считаю, что это «и» в якутском «бари» не что иное, как посессивный суффикс. «Бари» означает «целостность», и окончание «и» вместо привычного якутского «а» должно быть следствием палатализации. Но где же тогда корень этого существительного?
– «Бар» – «существующий», – сказала Азиадэ.
– Да, – задумчиво и уныло сказал Банг, – «существующий», и он может склоняться, как и любое другое существительное. В кумыкском корень тот же – «бари». В балкарском и карачаевском он трансформируется в «барасин». Но я все же не могу до конца объяснить это отсутствие «а» в якутской форме.
От старинных, пожелтевших листов исходил ни с чем не сравнимый аромат древних рукописей, наполнявший маленький кабинет. Квадратный стол стоял у высокого окна. Банг задумчиво перелистывал энциклопедию. Кроме него, за столом сидели татарин Рахметуллах, венгр – доктор Сурмай и синолог Гётц. Азиадэ, смущенная собственной настойчивостью, разглядывала свои аккуратные ногти, а Гётц предположил, что эта загадочная форма может быть застывшей формой монгольского творительного падежа.
– В молодости я тоже пытался все объяснить застывшим монгольским творительным падежом. Смелость – привилегия молодости.
Бангу было шестьдесят лет, синологу – сорок пять.
Азиадэ вдруг почувствовала сильную боль в горле. Сладковатый аромат, исходивший от пожелтевших страниц ветхой энциклопедии, изогнутые линии маньчжурских и монгольских письменностей, варварские формы уже забытых языков – все это казалось каким-то нереальным, чуждым, почти парализующим. Она облегченно вздохнула, когда наконец прозвенел звонок. Банг принялся раскуривать трубку, желая показать, что семинар по сравнительному анализу тюркских языков окончен, потом, погладив костлявыми пальцами пожелтевшие страницы уйгурской грамматики, сухо произнес:
– В следующий раз мы будем обсуждать структуру негативных глаголов на основе манихейских гимнов.
Голос его звучал многообещающе и одновременно грозно. Филология как наука потеряла для него всякий смысл после смерти великого Томсена из Копенгагена. Молодежь ничего не понимала и сваливала все на затвердевшую форму творительного падежа.
Четверо вольнослушателей молча откланялись.
Азиадэ вышла на широкую лестницу факультета восточных языков. Коридор заполнили бородатые египтологи, восторженные юнцы, готовящиеся посвятить жизнь изучению ассирийской клинописи. Из-за закрытой двери арабской аудитории еще доносились всхлипывающие гортанные обрывки газелей Лебида. Было слышно, как в заключение преподаватель произнес: «Мы рассмотрели классический пример modus apocopatus».[1]
Азиадэ спустилась по лестнице. Крепко сжимая в руках кожаный портфель, она локтем толкнула тяжелую дверь и вышла на улицу. На узкой Доротеенштрассе густо лежала осенняя листва. Быстрой, семенящей походкой она пересекла улицу и оказалась в университетском дворе. Тонкие деревья, казалось, сгибались под бременем знаний. Азиадэ подняла голову и посмотрела на мрачное небо осеннего Берлина, темные окна аудиторий и позолоченную надпись над входом в университет… Студенты в тонких серых плащах, с огромными папками под мышкой спешили мимо нее – люди из другого, чуждого и непонятного ей мира: медики, юристы, экономисты.
Азиадэ вступила в темный вестибюль главного корпуса университета. Большие часы показывали восемь минут одиннадцатого. Вестибюль был заполнен снующими в разные стороны людьми.
Погруженная в свои мысли, она остановилась перед черной факультетской доской и пробежала взглядом объявления: «Лекции проф. Хастингса по ранней истории готики в этом семестре отменяются»; «Найден учебник по химии. Обращаться к швейцару»; «Проф. Закс готов бесплатно принимать всех коллег по университету. Ежедневно с 3 до 5. Клиника внутренних болезней».
Эти объявления висели здесь еще с начала семестра. Их края уже пожелтели, как у древних свитков Каира или Лахора. Азиадэ достала из портфеля маленькую записную книжку и мелким, струящимся вниз почерком записала: «Ларингологическая клиника. Луизенштрассе, 2, с 9 до 13».
Спрятав книжку обратно в портфель, она вышла на передний двор, который вел на Линденштрассе. Перед ней возникли величественная статуя Фридриха Великого, классические линии Дворца кронпринцев. Вдали, в мрачном полусвете осеннего утра, высились кариатиды Бранденбургских ворот.
Азиадэ повернула направо, прошла по Луи-Фердинандштрассе и оказалась во дворе городской библиотеки. Взбежав по мраморной лестнице, она остановилась у входа в большой круглый читальный зал. Налево тянулись длинные лабиринты каталогов. Маленькая дверь справа вела в вытянутый «Восточный читальный зал», где собирались самые загадочные ученые Берлина, – пристанище людей не от мира сего. Здесь стоял вечный запах книжной пыли, древних фолиантов и мудрости…
