История жизни, смерти и воскресения кота мотоцикла. Измышления
Из пыльного амбарного окна под потолком пробивался вечерний свет, золотил дощатый пол. В церковной тишине сумерничали двое: Кузьмич, еще нестарый, но уже бессмертно пьяный колхозник, и кот. Кота звали Мотоцикл, он был большой, трезвый, достойный работник. Каждый день к вечеру он стаскивал в кучку задушенных за смену амбарных мышей – хвалиться Кузьмичу.
– Ай да Мотоцикл, смотри, какого мыша удавил – царь, а не мышь! – Кузьмич раскачивал за хвост мышиный трупик. Кидал обратно в кучку, вытягивал другого. – И этот хорош, жирный, нажратый, думал, вечно так будешь? Ан нет, нашел тебя Мотоцикл и хрясь зубками-то, не уйдешь, поганец, колхозное добро клевать, – внушал он окоченевшей тушке с перекусанной головой.
– Ну, Мотоцикл, ты даешь, мышо́к к мышку́, двадцать шесть штук сегодня. Медаль тебе на грудь дать. Эх, не ценит родина, это потому, что ты, Мотоцикл, беспартийный. А так уж орденов было бы – на подушку к похоронам!
Горка мышей была большая, Кузьмич уставал, повторялся, постепенно переходил от мышей к своей вечной душевной боли – жена Клава не любила его, колотила, не пускала на печь…
– Я уж и ласку забыл, забыл бабью ласку, вот я тебя глажу, а она меня – нет, – жаловался он коту. Кот не перебивал, не вертелся, слушал с почтением. Знал, что кончится все рыбешкой, да и сметанки стерва-Клава не забудет в блюдечко налить.
Кот недолюбливал Клаву, она не церемонилась с ним, шугала, брезгливо скидывала мышей совком, морщась и стараясь не смотреть. Коту было обидно, но что делать? Сметанку получал от нее.
Эх, доля наша, сокрушался кот, вкалываешь тут ночь напролет, а благодарности никакой. Действительно, дрянь баба!
Кот Мотоцикл, сам уже отец кучи неведомых детей, родился семь лет назад в семье тракториста Феди.
Он родился летом, под сараем, Федина жена Лида нашла котят и понесла топить в бочке. А Мотоцикл не хотел топиться, пищал отчаянно, барахтался.
– Да ладно, живи уж, шустряка, – вынула его Лида, обтерла об фартук и понесла домой.
Кошка выла, запертая в предбаннике, Лида сунула котенка ей – на, несчастная, да что с тобой делать, несешь их, шалава, как цыплят.
Кошка кинулась лизать котенка, мурлыкать ему…
– Ой, Лидка, чо это у тебе котенок в избе гуляет? – Клава зашла на минутку, да сидела уже второй час. Лида вынесла самогонки, бубликов, посыпала сахаром творог, свежую заварку плеснула в чайник. Сидели, чаевничали, полоскали мужиков. Непутевые были оба, но Клавин Кузьмич был хуже, Федя хоть рукастый, да и пил меньше. И дочку свою в город отправили. Клава пристроила котенка в подоле.
– Да возьми к себе, он уж не сосунок… рыбешку ест.
Так и оказался котенок у Кузьмича с Клавой.
– Мотоцикл – так и назову его, Мотоцикл! – торжественно объявил Кузьмич. – Вот не даешь мне ездить, так хоть кота назову.
– Да куда тебе кататься-то? Не тверезый ты, да второй год не починяешь мотоциклу свою…
Мотоцикл оказался смышленым котом. Пристроил его Кузьмич к амбару ловить мышей. Кот старался, был ловкий, молодой, горячий, мышам спуску не давал. Работал быстро, оставалось время и на солнышке полежать, и по кошкам поблядать…
Только Клава разлюбила кота. Всех разлюбила, а все Кузьмич, не пил бы, и коту бы ласки доставалось. Эх, жизнь…
Вечерело, к избе Кузьмича шагал зоотехник Степан, зампредседателя.
Клава засуетилась: что это он?
Степан презирал Кузьмича как пьющего и беспартийного.
– Кузьмич, меня Сам к тебе прислал. Вот что, Кузьмич, знаешь, это… ну сам знаешь, у Мотоцикла успехи какие. Тут мы на партейном собрании решили это… ну, в помощь пролетариям его послать.
– Да ты чо, Степан, несешь?
– Кузьмич, ты не перечь, партия решила послать – значит, собирай кота, с ним поедешь.
– Чо? Кудать поеду? В раен?
– Бери выше, в Африку поедешь, к эфиопам. Там кризис сельскохозяйственный. У них крыс невидимо, задыхаются товарищи. А Мотоцикл пусть опытом обменяется. Но прививки сделают, и тебе, и коту. У них там зараза африканская, слыхал, муха цеце? Как укусит, так все спать ложатся и спят. А Мотоциклу твоему как же спать? Ему надо честь нашу колхозную защитить. Показать африканцам, как мы с мышами справляемся на пути к коммунизму.
– Так мож, у них мыша́ не такие? Заразные, подхватит чо-нить Мотя мой, не, не пущу, – Клава встала стеной. – Не пущу кота, и не уговаривай, и не наливай.
– Клава, сознание у тебе есть, или что? Родина зовет! На мировую арену кота твоего вызывают. Гордись! Вся страна смотрит. Гляди у мене, Клава, председатель рассердится.
– Ну рассердится, что он мне, Гитлер, что ль? Сказала, не дам кота! Он у мене домашний.
– Клав, – подал голос Кузьмич, – ну ты сознательность ставь на кон! Я же куплю там чего, и коту тоже, и тебе…
– Да что ты купишь там, эфиопы же, их вон мыши заели, что у них есть, купит он!
– Ну, насос куплю новый, – нерешительно загибал пальцы Кузьмич, – сервиз чайный…
– Не дам кота за насос губить! Сам, Степа, езжай. Мышей ловить!
Кот слушал в сомнениях. Интересно было бы мир посмотреть. И боязно. Вот если бы в Париж…
Иногда кота мучила совесть. Природа, как бог, – не попрешь против нее. Конечно, как мыша почует – сразу что-то внезапно устремляет его, когти сами взметнутся, вонзятся, даже и моргнуть не успеешь. Но смотреть мышам в глаза он опасался. Бывало ведь, промахнется, удар неверный, не смертный. И бьется мышь, и ужас у ней в глазах… Не любил этого Мотоцикл. Отводил взор, перекусывал шею милосердно. Но потом в пасти стоял этот теплый мышачий ужас, неприятно было коту, маетно. Такое случалось редко. Он, конечно, профессионал, ас своего дела.
