Я получил повестку в военкомат и обрадовался: появилась вполне законная возможность хоть на день увильнуть от ужасно опротивевшей работы, которая не давала ничего, кроме заработка. После трёх лет срочной службы всех военнообязанных, оказавшихся в запасе, ежегодно вызывали в военкомат для переподготовки, которой даже не пахло. Всё сводилось к использованию дармовой рабочей силы, конечно, по усмотрению начальства. Избежать этого не было возможности, потому что считалось воинской обязанностью, а уклонение от неё – дезертирством, за которое судили. Но желающие откупиться могли сделать это запросто, способов находилось множество: через поляну, то есть пышную пьянку; с помощью ложной медицинской справки, естественно, купленной; посредством телефонного звонка от партийного функционера, на которого вышли с помощью кума-свата-брата; или просто дать в конверте. Это называлось отмазаться. А всех честных, которые тоже бывают, обычно посылали в какой-нибудь колхоз-миллионер – на уборку урожая картофеля, кукурузы, свёклы и всего остального. Колхозники всегда спешили прежде всего по-хозяйски снять выращенное на собственных угодьях, плевали они на коллективное добро – его уберут переподготовщики, студенты или служащие городских предприятий.
Но дело не в этом. Если раньше эти акции помощи меня раздражали, то на этот раз, получив повестку, я с удовольствием решил поучаствовать. Кроме застойной работы, не дающей никаких перспектив, ещё не ладилась и личная жизнь, от неё тоже хотелось бежать, и хорошо, что у меня нет детей, потому что без любви дети всегда чужие. Я был к этому готов заведомо, ведь мы поженились по обоюдной необходимости, как и большинство, иначе не получили бы квартиру – одиноким жильё не положено, – и только идиоты могли такое правило положить и узаконить.
Комната, указанная в повестке, оказалась кабинетом военкома. Я засомневался – обычно вызывают в строевую часть – и обратился за уточнением к щеголеватому старлею, с красной повязкой дежурного. Этот франт, не нюхавший службы, не открывая рта, высокомерно процедил: «Пройдите в предписанную комнату».
Военком по-граждански протянул мне руку, усадил на стул и стал подробно расспрашивать о моей службе в армии, работе и семье. Я изложил всё коротко и ясно, по-военному, и сказал, что в моей ситуации не прочь вернуться в армию, если на то есть необходимость. И подумал, что буду рад и тому, если опять пошлют на офицерские курсы повышения, – всё же два или три месяца оплачиваемого «учебного отпуска»! Но военком не сказал ничего конкретного. Он поговорил с кем-то по телефону, а через минуту вошёл офицер и вручил мне направление на медкомиссию.
Через несколько дней я пришёл в поликлинику за результатами анализов. Толстый пожилой врач неторопливо покопался в бумагах на своём столе, выбрал нужные и уставился на меня удивлённо, качая головой и поблёскивая стёклами квадратных очков. «Дефицит, где он такие откопал?»
– У вас анализы, молодой человек, отвратительные, мягко говоря, будто у старого хроника. Лейкоцитоз! Сплошная муть! Чтоб так относиться к своему здоровью, знаете ли…
– Но почему? – удивился я, – жалоб нет, самочувствие нормальное.
– А я откуда знаю? – пожал плечами врач. – Аномалии говорят о серьёзном воспалительном процессе в вашем организме. Найти причину можно только при тщательном обследовании, куда сейчас же вас направлю. – Он взял бланк и стал писать. – Конечно, в двадцать пять или тридцать лет, или сколько там у вас, это странно, – заметил он, – поэтому не советую медлить, чтоб не опоздать, или я совсем ничего не понимаю в медицине.
«Махровый еврей», – подумал я, а врач дописал бумагу, шлёпнул штамп и ободряюще улыбнулся:
– Я направляю вас в прекрасную больницу, и там вы влюбитесь в хорошенькую медсеструшечку.
В коридоре я стал читать направление и почувствовал озноб: «…в урологическое отделение областной туббольницы»! Чего хотел, того дождался – от мрачных будней избавлюсь в «прекрасной» больнице, заодно и вылечусь, если ещё не поздно. Я нервно рассмеялся: если поздно, тоже избавлюсь – единственная несомненная перспектива. Как бы то ни было, оттуда быстро не выбраться, и надо готовиться к худшему. Все так говорят, но в чём заключается подготовка, никто толком не знает – писать завещание или читать журнал «Здоровье»?
Я отправился в больницу без подготовки. Меня там будто ждали – тотчас переодели, определили в палату, и с первого же дня попал я в бесконечный круговорот всяких анализов, рентгенов, осмотров и похожих на экзекуцию процедур, о которых неловко рассказывать. Начался поиск причин, от которых у меня «сплошная муть».
В больнице всегда и всем кажется, что обследования продвигаются слишком уж медленно, время идёт, но результатов почему-то не сообщают. Если я попал в туберкулёзную больницу, должен быть туберкулёз. Неужели до сих пор не смогли его разглядеть? При каждом удобном случае я интересовался рентгеновскими снимками – уж на них-то видно всё, и не только туберкулёз, но даже рак. В общении с такими же пациентами урологии меня быстро просветили и порассказали много чего занимательного. Но если рак, я должен быть в онкологии. И там и здесь одинаково хорошо, только плохо без ясности. Впрочем, я был уверен, что для врачей картина очевидна, иначе не кормили бы меня ежедневно горстями разноцветных таблеток и не ставили капельницы. Стало быть, уже лечат! Однако раздражал тот факт, что я зацепился здесь основательно, и обследование «мути» перешло в лечение таинственной болезни, о которой ничего не знаю, а впереди по-прежнему всё туманно.
На утреннем обходе в палату цепочкой втягивается целая делегация: оба лечащих врача, старшая сестра, сестра простая и три молоденькие сеструшечки – только из медучилища. Во главе – сам заведующий урологическим отделением, Владимир Григорьевич Кравченко – главный специалист, фтизиауролог, хирург, известный в Днепропетровске и далеко за пределами. Если отчаявшийся человек ещё надеялся на чудо, то сотворить его мог только Кравченко. Но дело даже не в этом. Его славе сопутствовала очень любопытная деталь, маленький штрих, настолько потрясающий для коллег-медиков, что они приходили в ярость: за свою работу Кравченко не брал. Как и большинство больных, я уже знал о нём все были и небылицы. Небылицы фантастически преувеличивали возможности доктора, но зато вселяли уверенную надежду, столь необходимую человеку. И очень часто надежда оборачивалась таким же фантастическим исходом.
Во время обходов у Кравченко взгляд либо весёлый, либо строгий, а лицо всегда бледно, непроницаемо и одухотворённо, будто у хорошего дирижёра, и лишь изредка мелькнёт на нём улыбка. Такому лицу невозможно не верить. Но его свита раздражала меня до рвотного симптома. Врачи поглядывают как-то странно, словно я приговорён к смерти, а во взорах сестёр столько вины, будто они отобрали у меня последнее здоровье.
