Введение
Загадки концепций, или Что такое история?
Почему необходимо знать историю династии Романовых? Более того, почему при изучении русской истории следует выделить сведения о Романовых в отдельный раздел, не давая им раствориться в общем курсе? На эти вопросы можно дать не один ответ. Ведь именно в период правления Романовых формируется окончательно русская народность, а затем и национальность, четко оформляется русская государственность, выходит на мировую арену русская культура. В течение примерно полувека, с тридцатых по восьмидесятые годы, наши студенты и школьники изучали некую «безличную» историю. Характерам правителей, их семейным связям, их быту и пристрастиям фактически не уделялось внимания. А между тем подобные сведения вовсе не есть пикантное дополнение к «основному курсу»; не представляя себе правителей государства именно в качестве конкретных людей, трудно представить себе и понять последовательность событий, логику действий. И даже историю быта и нравов не объяснишь, не поймешь, искусственно устраняя из нее личность «человека правящего». Когда мы говорим: «елизаветинское кресло», «викторианский сервиз», «павловский ампир», это вовсе не означает просто «нечто, что было в правление такого-то», но нечто, тесно связанное опять же с личностями все тех же – Елизаветы I и Виктории, английских королев, Павла I, российского императора, и так далее.
И, наконец, сама история как таковая. А что, собственно, мы изучаем? Какую русскую историю?
Вот здесь возможно недоуменное пожатие плеч все того же школьника, студента и даже преподавателя. То есть как это – какую историю? Историю – и все! Какую? Их разве несколько? На сегодняшний день, вероятно, главная задача нашего начального и среднего образования – дать учащимся представление о том, что история не падает с неба в виде готовых оценок, которые следует заучивать наизусть вместе с определенным набором сведений и дат. Увы! Из одних и тех же дошедших до нас документов, законодательных актов, частных писем и воспоминаний, археологического материала и бытовых и этнографических данных можно извлечь самые разнородные, порою полярно противостоящие исторические концепции.
Так какую же русскую историю мы изучали до сих пор? Мы изучали то, что можно назвать «Романовской концепцией русской истории». То есть это русская история, в которой все оценено и интерпретировано с точки зрения правящей династии Романовых, работает апологетическая романовская концепция. И в этом ничего удивительного нет. Ведь именно при Романовых (уже при первых Романовых) формируется четкое осознание необходимости для государства «писаной истории». Все крупнейшие русские историки: Татищев, Устрялов, Карамзин, Ключевский, Соловьев – в сущности, историки династии Романовых, предшествующие века трактуются, скорее, как предыстория, опять же, династии Романовых… В этом корни нелегкого (строжайшая цензура!) пути развития русского исторического романа и корни вариантной оценки таких сложных явлений, как бунты, казачьи выступления, российское самозванчество и т. д.
Но погодите, – возможен вопрос, – а как же после семнадцатого года, а как же при советской власти? Вопросы закономерные. И первый ответ на них: загадка. Да, загадка живучести Романовской концепции. Давно уже не правит Российским государством династия Романовых. Династия Романовых предана, что называется, «официальной анафеме». Однако перелистаем страницы учебников… Нет, нет, на протяжении полувека – все тот же Карамзин, все тот же Ключевский, да что там – все тот же Иловайский, старый гимназический учебник, символ реакционных воззрений. Конечно, язык сделался казенным и сухим, исчезла живость картин, эпизодов, характеров; добавлено, что цари были угнетатели народа и что восстания – это хорошо. Но Романовская концепция русской истории – вот она! Она никуда не исчезла. Это мы ее, именно ее изучаем и продолжаем изучать. Это она, немножко общипанная, немножко неуклюже подмазанная, застегнутая на все оловянные пуговицы казенно-сиротского учебникового изложения (долой, долой великолепных стилистов Карамзина и Ключевского)… Но это именно она, она… И, откровенно говоря, было бы очень странно, если бы вдруг явилось к нам что-нибудь совсем, совсем другое…
Но почему? А потому, что для создания (правильнее даже – для созидания) новой концепции необходимо четко, очень четко понять, осознать, что защищает и что же ниспровергает эта концепция. И здесь, конечно, закономерно возникает еще один вопрос, вот какой: а разве после установления советской власти не возникла, не сформировалась насущная необходимость построения, выстраивания совершенно новой концепции русской истории? Как мы увидим далее, разбирая подробности, нет, не возникла необходимость, нет, прекрасно обошлись прежней, старой концепцией; там подмазали, тут вшили красный лоскуток, но… обошлись. А почему все же?
Даже пробегая по русской истории быстро-быстро, мы непременно натолкнемся на те или иные попытки пошатнуть (вернее – «пошатать») Романовскую концепцию. И, конечно, подобные попытки предпринимаются всегда в периоды большего или меньшего идеологического либерализма. Например, в первый (признанный либеральным) период правления Александра II, или после того, как разжались ежовые рукавицы николаевской (Николая I) цензуры и цензор (не кто-нибудь, а сам Гончаров, автор «Обломова») предложил заново издать запрещенный роман Лажечникова «Ледяной дом» (а это что, такой крамольный роман? А вот мы еще узнаем…); или после пресловутого семнадцатого года и до – приблизительно – конца двадцатых годов… Но ломать – не строить. Романовская концепция шатается, но стоит. Ведь именно в рамках этой концепции выстроены такие понятия, как «русский патриотизм», «русский национальный характер». И понятия такие не пересматриваются безболезненно, не выстраиваются играючи…
Но почему конец двадцатых годов? Что такое произошло в конце двадцатых годов XX века? Что у нас произошло? Известно – что. Окончательно сформировалось государство, управляемое тоталитарным диктатором. И при ближайшем рассмотрении это государство оказывается модификацией прежней имперской модели. И вот именно в конце двадцатых – начале тридцатых годов государство в отношении своей культурной политики четко означает себя преемником прежней Российской империи, воспроизводя, возрождая в ужесточенном варианте такие имперские институты, как цензура, официозная патриотическая литература. Пора культурных экспериментов в стиле модерн завершается, советское образование преображается в некий гибрид церковно-приходской школы и казенной гимназии. Является понятие «русской классической литературы», которую изучают «в обязательном порядке» (в прежних гимназиях и реальных училищах не были «обязательными» ни Чехов, ни Толстой, ни даже Пушкин, они были живые, их можно было читать или не читать, «обязательным» был только XVIII век, сочинения Екатерины II; и вот, сочинения Екатерины отменили и по методике изучения, «прохождения» этих самых сочинений стали «проходить» Пушкина)…
