Мы уже мертвы, ибо лишились последних надежд.
Прощай милый мир, вместилище абсурда. До самого конца я был готов влачить свой крест. И даже участь изгоя, отщепенца социума, ненормального была легка для меня, словно перо, но только, пока жива была надежда. Кажется, что меня вот-вот разорвет моя боль. Она просит, вопит об освобождении, и сдерживать её я не в силах! Хочется кричать о том, что меня переполняет, но чем поможет жалкая бумажка с корявыми бездушными буквами… Поэтому пусть всё останется со мной. Я не желаю дожить до момента, когда мое море любви и света превратится в яд, и выход только один.
Сейчас же приходят осознание и удивление оттого, сколь долго в глубине души я хранил веру в то, что можно не допустить того итога, к которому ведёт всемирный марш незрячей толпы. Теперь мне даже забавно оттого, что я так поздно понял простое правило: большинство всегда сильнее того, кто идёт против него, и толпа всегда будет идти против тебя, если ты жаждешь добра, истины и справедливости, особенно, если пытаешься уберечь человечество от неминуемого.
Действительно, глупо спорить с тем, что уже предрешено Вселенной, а я был просто очень наивен или же верил в свои силы, преувеличивая их до невероятных масштабов. Я одинок именно потому, что нахожусь среди тех, кому собственная слабость не позволяет открыть глаза; видеть – нести бремя, не сравнимое ни с чем. И забавно, что меня могли бы посчитать слабаком за мой поступок. Все же не утрата всех надежд подвела меня к краю – даже после осознания тщетности всех попыток я мог продолжать жить, сохраняя глубоко внутри веру в то, что я не одинок на этой планете, все прелести которой перекрыты печатью вечной скорби.
Этой ночью я убедился в том, что существует человек, разделяющий со мной эту участь, хоть и неживой, но все же человек. Если кто-то читал бы эту записку, то на этом месте он был бы сильно смущен… посему не буду подробно описывать мир своих снов, который был готов принять мой дух, когда разум дремлет, но скажу, что сомнения были развеяны именно тем человеком. Он скончался еще в прошлом столетии, но так как в мире снов не существует времени, я с ним повстречался лишь прошедшей ночью. На этом я завершаю свою записку. Сумасшедшего, как мог бы рассудить предполагаемый чтец. Все мириады несказанных слов, что я планировал тут изложить, я забираю с собой, ибо смысла в их озвучивании нет.
***
Отбросив ручку на стол, Михаил сложил в самолётик лист бумаги с запечатлённым на нём своим последним словом и отправил его в полёт из окна шестнадцатого этажа. Усмехнувшись, он окинул сверкающим, полным жизни взором комнатку в коммунальной квартире, попрощался со своими друзьями, томно зеленеющими в горшках на подоконнике, и принялся за подготовку к отправке на тот свет. Наблюдать это зрелище вживую было бы довольно странно – всё равно, что присутствовать при съемке грошового фильма с невероятно плохими актерами. Но это не было съёмкой или розыгрышем, и засчёт этого происходящее приобретало странный, еще более пугающий вид.
Старенький табурет поскрипывал под ногами Михаила, изготавливающего тянущуюся от люстры петлю, что должна была забрать его жизнь тугим, тяжёлым объятием. Однако же, когда он готов был продеть в неё голову, в комнату вошёл сосед, должно быть, в намерении совершить привычный визит, дабы скоротать вечер, изливая душу странному, но молчаливому слушателю. В первое время после появления в этой квартире Михаила его сожителю не доставляло никакого удовольствия разговаривать с художником со странными вкусами и необычайно противным и горьким, как тому казалось, мировоззрением. Неприятно ему было потому, что Михаил часто обличал его в слабости, лжи и желании быть вечной жертвой обстоятельств. Михаил не называл его таковым – он это показывал, отчего, конечно, соседу становилось неприятно, и тот уходил ещё более раздражённым и обиженным. Но редкие визиты не прекращались, и в скором времени Михаил превратился просто в молчаливого слушателя, пребывающего в пучине своих мыслей.
– Эй, ты что делаешь?! – воскликнул вошедший, подбегая к соседу.
– Оставь меня.
– А мне потом за тебя объясняться?! Давай, слезай по-хорошему.
– Я сказал, отвали! Дай мне хотя бы умереть спокойно!
После этих слов вошедший выбил стул из-под ног Михаила, пока тот не успел накинуть петлю, и Михаил упал, ударившись головой о стол. «Ненормальный. Я знал, что ты когда-нибудь выкинешь что-то подобное!» – хрипел прокуренным голосом спаситель, обращаясь к Михаилу, который от боли был на грани потери сознания. Достав из кармана брюк телефон, сосед набрал короткий номер, сказав Михаилу, что отправит его туда, где ему самое место, и приложил к уху неотъемлемого спутника жизни современного человека.
***
На следующий день в учреждении для душевнобольных врач-психиатр дал указание привести к нему Михаила.
Из чашки, стоявшей на рабочем столе, плавно поднимался пар. Взгляд врача сквозь поблескивающие линзы внимательно изучал медицинскую карту в его руках. Поставив её на полку, он сел в кресло, снял очки и потёр переносицу.
На бледноватых его руках проступали морщины. Седые волосы, высокий лоб, каменное лицо и спокойные уверенные движения соответствовали возрасту. В целом, внешность его говорила о профессионализме и опытности. Он не был из тех врачей, что выискивают симптомы, подвергаясь маниакальному приступу.
За окном хмурое осеннее небо будто вторило серым глазам, в которых давно уже не мерцал свет истинного пламени. На всё с возрастом вешаются ярлыки, заданные обыденностью и опытом, которые перечеркивают всякую индивидуальность и неповторимость пребывающих в моменте явлений, предметов, и вот уже мир проявляет себя как что-то унылое, исчерпанное и устаревшее, как и сам человек, проживший немало лет, позабывший о неповторимости мгновений и пытающийся изо дня в день входить в одну и ту же реку. Пылкие стремления со временем превращаются в рутину, и сердце перестает лихорадочно биться в попытках заскочить за грань привычного. Часы на стене, стол, шкаф, камелия – словом, всё, что находилось в этом кабинете монотонно старело, издавая привычные слышимые и неслышимые звуки. Воздух был пропитан гипнотической серостью, и только неожиданный стук в дверь оживил пространство кабинета.
– Входите, – сказал оживлённый внезапным звуком врач. И, мгновенно приняв вид, привычный для пациентов, произнёс: «Вы, Михаил, на удивление, скоро.»
– Сестре не пришлось тратить время на уговоры пойти к вам, – ответил вошедший, размеренной поступью двигающийся по кабинету, внимательно рассматривая каждую его деталь.
– Присаживайтесь, – слегка приподняв уголки губ, произнёс врач.
