Жил-был мужик. И было у него три сына. Первого звали Матвей, второго – Егор, а третьего никак не звали, все у родителей как-то руки не доходили придумать ему имя.
Старший сын был таким, что если бы на нем родители остановились, то всю жизнь слышали бы они только комплименты да ловили завистливые взгляды. А и то сказать, уродился парень что надо. Был он хорош собой, даже как-то неестественно, фантастически хорош. Глядя на него, невольно думалось: «Ну, не может живой человек, во плоти и крови, быть таким красавцем». Хоть иконы с него пиши! Волосы – как шелк, мышцы – как сталь, взгляд… Ах, какой взгляд! Аж в дрожь бросает! Быть бы такому красавцу дураком. Так ведь нет! В учебе и работе всегда первым был. Деревенские старики к нему, юнцу, за советом ходили! Нраву кроткого, сердца доброго. А веселиться как умел! Девушки, когда он гармонь в руки брал, в обморок падали. В общем, перечислять все его достоинства – жизни не хватит.
Один у него был недостаток – меньшой братец.
Младший сын у родителей так не удался, что даже и сказать стыдно. Почему, непонятно… Может, производительность с годами упала, может, загордились они после старшего, стали безответственно относиться к своим демографическим обязанностям, а может еще чего, кто ж знает… Только самый младший сын вышел у них совсем никудышным. Из себя он был такой весь мерзкий да противный, что кто, бывало, ни пройдет мимо, всяк плюнет, да перекрестится, да скажет: «Тьфу, прости Господи, и уродится же такое на свет Божий». К работе он не был приспособлен вовсе. Даст ему, бывало, отец инструмент какой, топор там, молоток, утюг, сковородку или еще чего, так тот все в доме перепортит, переломает, со всеми переругается, что сам же отец его и выгонит: «Иди, – скажет, – от греха подальше, а то я за себя не ручаюсь». Утро парень встречал, как правило, с похмелья, до полудня ловил зеленых чертиков, а вечером, приняв на грудь новую порцию, куда-то удалялся. Видели его в разных концах деревни, а то и в соседних деревнях в компании каких-то лохматых оборванцев. Рыскали они, словно тени ночные, ища неприятностей на свою голову. Ну и, конечно, нашли. Как-то утром увели соколика под белы рученьки «люди в штатском». С той поры не было об нем ни вестей, ни слухов. Как в воду канул. Да, к слову сказать, жалели его только родители, да и то недолго, потому как собрались они к тому времени уже на тот свет и земные свои дела заканчивали. Старший сын, Матвей, обзавелся уже семьей, выстроил дом, стал налаживать хозяйство.
Одна только забота у стариков осталась – средний сын, Егор. Был парень вроде уже и на возрасте, да все же не было у него ни семьи, ни работы. Боязно было родителям оставлять его без своего попечения, да делать нечего, как Бог к себе призовет, тут уж никакие отговорки не помогут. Так и померли мать с отцом друг за дружкой, тихо и с молитвой, как и жили. Схоронили их братья, как полагается, поминки справили, да и расстались. Матвей отправился к своему хозяйству, потому как никогда не отступал от намеченного плана, а по плану у него было обзаведение потомством, и как ни любил и не жалел он своего брата, дело это ответственное никак не мог доверить одной жене.
И остался Егор один в пустом родительском доме.
Не был Егор похож ни на одного из своих братьев. Не было у него стати да красоты старшего, но и не вызывал он омерзения, как младший. Не было в нем матвеева трудолюбия, но и тунеядцем назвать его было нельзя. Сам он работы не искал, но от работы не отлынивал, и хоть изделия, вышедшие из-под его руки, не были эталонами качества, но вполне годились к употреблению. Не был он по природе своей очень общителен, но и букой назвать его было нельзя, компаний веселых не чурался. Выпить, если предлагали, не отказывался, ну а если не предлагали – не напрашивался. Родители его как-то не замечали; старшего все время хвалили, младшего, естественно, ругали, а про Егора все больше забывали. Иногда похвалят его для порядку, иногда побранят, если есть за что, а, в основном-то, и не знали, как себя с ним вести. Был он весь какой-то никакой, и не поймешь, то ли хороший, то ли плохой.
Однако была и у Егорушки думка заветная, мечта золотая. Хотел он стать богатым. Лежа ночью в своей комнатушке, он представлял себя в красивых палатах на парчовых одеялах, открывал мысленно сундуки с золотом и драгоценными камнями, садился за огромные столы, уставленные заморскими яствами, и от этих фантазий что-то сладко сжималось у него в районе желудка, и засыпал он с улыбкой на устах. Никто не знал об этой его мечте, никому бы ни за что не доверил он своей тайны, и пока были живы родители, он даже и не помышлял о том, чтобы сделать что-то для ее осуществления. Но когда Егор остался один, все чаще стала в голову ему приходить мысль о том, что само собой у него ничего не появится и пора бы уже что-нибудь предпринять.
Так проходили годы. Хозяйство шло плохо. Дом был небольшой: всего две комнатки и сенцы. В одной комнате, побольше, Егор жил, а другую за ненадобностью использовал как склад. Из скотины у Егора не переводились только тараканы. Их было много и они не оставляли его даже в самые тяжелые моменты жизни. Раньше, конечно, родители держали корову, но за ней надо было ухаживать, а Егору эта бабья работа была не по душе, и он продал ее соседке Домне за такую смехотворную цену, что та на радостях принесла ему еще огурцов с огорода и почти дюжину яиц. Были еще две козы и тощий злой хряк Борька, но их забрал брат Матвей при разделе имущества после смерти родителей вместе с частью посуды, тряпья и домашней утвари. Оставались, правда, куры. Этого добра было много, они носились по двору, за воротами, сидели в доме на столе, на окнах, только что не у Егора на голове, но Егор, крайне невнимательный к тому, что у него под ногами, имел привычку, вставая с лавки, наступать им на головы или прищемлять дверью, и таким образом довел куриное поголовье до одной единицы. Курица, как и полагается, осталась самая никудышная, грязно-белая, и такая тощая, будто ее уже ощипали. Яиц от нее почти не было, хотя и захаживал к ней иногда соседский петух, а сама мысль сварить ее казалась кощунственной при одном взгляде на ее мощи.
Конечно, и при таком хозяйстве можно было достичь достатка, если работать, не покладая рук, но Егор не имел на это ни малейшего желания, и с каждым годом дом приходил во все большее запустение. Огород порос бурьяном, а крыша настолько прохудилась, что в дождь уже не хватало чугунков и мисок, чтобы собирать воду, стекавшую с потолка. Даже над самой Егоровой кроватью была прореха, так что спал он в непогоду с тазиком в руках, каждый раз обещая себе утром непременно залезть на крышу, но лишь только выглядывало солнышко, мгновенно забывал об этом до следующего дождя. В конце концов, он передвинул кровать на середину комнаты, где почти не капало, и на этом успокоился.
