Вчера мне удалось почувствовать запах музыки. Сегодня я уже могу, видите её форму и даже физически прикоснуться к ней.
Около двадцати лет назад Клаус Мэдфори даже не помышлял о скрипке. В его крошечном, тёплом мирке спокойно уживались обычные, детские желания. Улыбка регулярно появлялась на его веснушчатом, худом лице, почти каждый день. Когда до школы оставался год, папа решил занять свободное время Клауса уроками музыки. Прежде мальчик несколько раз бывал на концертах скрипки, куда его приводил отец. К музыке Клаус относился равнодушно. Папа напротив возлагал большие надежды на кроху Клауса. Но это заветное родительское желание проявилось в полной мере гораздо позднее. А пока занятия имели вид невинный забавы для мальчика. Иногда ему даже нравилось водить смычком по звонким, тугим струнам хрупкого инструмента.
В семье Мэдфори, Клаус стал первым профессиональным музыкантом. Но какова оказалась цена, этому достижению! День выпуска ознаменовался большим, громким выступлением устроенным руководством музыкального училища.
Отец Клауса был счастлив.
– Прошедшие года не пропали даром, – тихо шептал мистер Мэдфори себе под нос, с гордостью выдыхая горячий воздух вверх, к высокому потолку концертного зала.
Тёмно-синий костюм на высохших плечах мистера Мэдфори выглядел немного мешковато, а складки угловато выделялись на плохо проглаженной ткани. Он часто поправлял густые, седые пряди, спадающие на лоб, и середина верхней губы при этом вздрагивала, подпрыгивая вверх. Его сердце в этот день занимало половину пространства в груди. Опущенные уголки рта и стеклянный взгляд сына мистер Мэдфори не замечал.
Лиза могла бы гордиться нашим сыном, размышлял про себя он. Конечно, жена мечтала о том, чтобы Клаус вырос и стал врачом. Но её мечты после рождения Клауса жили только три года, как и она сама. – Мертвецы не спрашивают неуплаченных долгов и невыполненных обещаний, – с облегчением подумал мистер Мэдфори.
Черты лица юного выпускника больше напоминали лицо миссис Мэдфори. – Обстоятельство незначительное, а всё же достаточно навязчивое, – размышлял про себя отец Клауса.
Концерт закончился, и зал ещё долго аплодировал юным музыкантам. Боль и уныние наполняли Клауса вопреки радостному событию вечера. И он едва сдерживался, чтобы не зарыдать. Юноша чувствовал себя опустошённым, вопреки общему ликованию.
В тот день я видел лицо мистера Мэдфори. Он старался держаться молодцом. Улыбался, спрашивал как дела, был почти безупречен. Почти! Его брови и уголки глаз выдавали бушевавшую внутри него ярость. Объятие мистера Мэдфори и Клауса выглядело как встреча картонных манекенов.
Буря разразилась позже. После возвращения домой Клаус пытался не встречать взгляд родителя, как и его самого. А мистер Мэдфори созревал. Липкая пелена сдержанности быстро пала, когда отец и сын присели за стол. Большая часть сервировки была подготовлена заблаговременно, до отъезда на концерт. Остальное Мистер Мэдфори поставил на стол совершенно, машинально. Вечер, посвящённый окончанию музыкального училища, представлялся ему иначе. К тому же сославшись на занятость, не пришли родственники. Не с его стороны, не со стороны покойной жены. И сам Мистер Мэдфори искренне негодовал, не понимая причины отказа.
Осенняя хандра, как обычно навалилось на меня к середине октября. Промозглая, клейкая непогода высосала из меня жизненные соки. И я бродил, как обычно, между гигантских, холодных высоток перебиваясь случайными перекусами. Иногда это была еда, оставленная на столах в кафе, в другой раз, недоеденный сэндвич из мусорного бака.
