«Чтобы перейти Неву по мосту, нужно было далеко обходить. Сил не хватало. Поэтому шли так, прямо по замерзшей реке. Я шагала за мамой следом, не отставая. Нужно было внимательно смотреть под ноги, чтобы случайно не наступить на чью-нибудь руку, ногу или голову. Слишком много трупов лежало на замерзшей Неве той зимой…»
872 дня жизни за пределом возможного. По разным подсчетам погибло от 600 000 до 1 500 000 человек. Из них 97% – от голода.
Это статистика. Цифры. Ничего личного. Длина экватора – 40 075 км. Расстояние от Земли до Солнца – 150 000 000 км. Во время Блокады в Ленинграде погибло от 600 000 до 1 500 000 человек. Если не задумываться, разница незначительная. Только для кого-то эти тысячи и миллионы – родители, братья, сестры, одноклассники, соседи, учителя и друзья. Для них это не цифры. Это память, которую невозможно вычеркнуть из головы, выжечь из сердца. Или удалить, как мы удаляем из телефона номера людей, с которыми больше не общаемся.
В прошлом году внучка Эльзы Витальевны принесла из садика поделку из хлеба. На следующий же день блокадница пришла к учительнице, чтобы выразить свое негодование.
– А что такого? – удивилась та. – Просто немного сухого хлеба. Его всё равно уже есть никто не будет.
– Это ведь ХЛЕБ!
У нас другое восприятие простых вещей, другие ценности. Дай Бог, чтобы никому и никогда больше не пришлось пережить того, что было в Ленинграде в 1941—1944 годах. Но помнить… знать и помнить мы обязаны.
Зоя Георгиевна
Это было воскресенье. Мы всегда по воскресеньям ходили в кино. С младшей сестрой и друзьями по двору.
Утром во время завтрака отец сказал маме:
«Стрелял Кронштадт в 4 часа».
«Может быть, манёвры?»
«Не похоже», – папа воевал, он знал, о чем говорит.
На первый сеанс в кино мы опоздали. Пришлось ждать на улице следующий. Это было возле Балтийского вокзала. Вдруг заговорило радио. Трамваи и машины остановились. Все выскочили – и куда-то побежали. И мы побежали следом за ними. И услышали: война.
Но мы были в таком возрасте, когда ещё не понимали значение этого слова. Подростки! Мы посмотрели фильм «Карандаш». Посмеялись. Это комедия про популярного в те времена клоуна. Потом пошли на вокзал. 24 июня мы собирались ехать с подружкой к ее бабушке в Кингисепп. Спросили, дают ли туда билеты. В кассе ответили, что дают. Мы счастливые возвращаемся домой, а папа говорит:
«Всё, не едем».
«Как не едем!? Билеты дают. Мы узнавали!»
Он говорит: «Туда дают. А обратно?»
Поплакала – и всё. Это первый день.
Мы только приехали в Ленинград в 1939 году. А в 1941 уже началось всё это. И куда нам деваться? Ни родственников, никого… Васильевский остров. 12 линия. Затем Озерки, улица Фёдоровская, 1. Первая же бомба в нас влетела.
Папа пошёл ополченцем на фронт. Это было в первых числах августа. А 8 августа он уже погиб. До Карелии дошёл – и всё.
Я только помню, как он взял меня на руки. А я в красивом пышном платье с широкой атласной лентой на поясе. Он поставил меня на табурет у окна, завязал ленту и поцеловал. А потом ушёл и больше никогда не вернулся.
Когда мама и папа поженились, им так хорошо было! У них был свой дом в Царском Селе. Там такой красивый парк! Мама рассказывала, у них была собака, овчарка. Когда я только родилась, мама вывозила меня в коляске в парк. Я сплю – собака сторожит мой сон. Если я проснусь и начну плакать, она меня укачивает. А уж если сильно расплачусь – подаёт голос – и прибегает мама.
Однажды, когда мне было 2 годика, бабушка, мамина свекровь, сказала: «Анечка, поезжай на рынок». И дала список всего, что нужно купить.
Мы поехали с мамой в Пушкин. Прогулялись по рынку. И вдруг – сирена, тревога. Нас солдат подхватил – и в машину – и в Ленинград. И всё.
Комната метров 20—25. Сначала было небольшое чаепитие. Потом – музыка, танцы. Мне лет 5—6. Помню, стоял на стуле, передо мной – патефон. Я накручивал ручку и ставил пластинки. Я ещё читать не умел – все пластинки знал по картинкам.
«Эдик, „Брызги шампанского“!» – Я быстренько по картинке ищу – 2 слова. Оно!
И все эти ритмы, мелодии – всё откладывалось у меня в голове.
В 1941 году в начале июня мы поехали к родственникам мамы в Новосокольники. Это в 150—180 км от Витебска. Представьте себе картину: папа – высокий мужчина в светлом костюме стального цвета, с патефоном в руках, пластинками. Тогда это было примерно так же, как если бы сейчас мы брали с собой в дорогу ноутбук.
И вдруг через какое-то время – война. Началась паника. Кто-то где-то видел немецких парашютистов. Где-то каких-то десантников поймали.
Нам нужно было срочно возвращаться в Ленинград. А начался ажиотаж, билеты не достать. Народ хлынул убегать оттуда. Билеты – по спискам. Нужно было ждать, отмечаться в очереди.
И вот, папа возвращается с вокзала. Смотрит – женщины копают окопы. Копают прямолинейно. Он сделал замечание:
«Что ж вы копаете? Разве так копают? Упадёт снаряд или бомба – и всех в окопах этих уничтожит».
Одна женщина побежала в милицию и сказала, что там ходит диверсант и создаёт панику. Ей говорят: «Следи дальше».
Папа тем временем пришёл домой, к маминой сестре. Тётя Таня говорит:
«Николай, у тебя зубы хорошие?»
«Да».
«Надо пожевать горох и покормить этой жвачкой утят и гусят».
Папа сидит, пожёвывает горох. И та женщина, что следила за ним, решила, что он рвёт письма и пережёвывает их.
Ночью подкатывает машина. Папу забирают. Мама бежит следом: «Что вы!? Я такая-то, отсюда родом, это мой муж!»
А ей отвечают:
«Вон отсюда, немецкая проститутка!»
Ближайшие 2—3 месяца мы папу больше не видели.
Как-то достали билеты. Помню, пригородный поезд, сидячий вагон. Между лавочками чемоданы, мешки. Вот, на этих чемоданах мы и сидели, и лежали. В общем, приехали в Ленинград.
![Старший мальчик и другие рассказы из книги «Obscura reperta [Тёмные открытия]»](/uploads/covers/da/da3d0d11ebddf154c012cad9bdbf63dbd5b995b4.jpg)