Я вышел на крыльцо и захлебнулся. После жарко натопленного кабинета сырой майский ветер кажется заряжен лихорадкой, как пушка шрапнелью. Так и мечет в лицо. Прохожие льнут к стенам домов, караулят приподнятыми руками шляпы. Оставленный извозчик, наконец, тронул лошадей, подкатил. Запахнув плащ до горла, я сел в возок.
– Обратно едем, да поспешай!
Такой окрик обеспечивает обычную езду. А ничего не скажешь – так и заснет на облучке…
Зачем он так топит?
Сам ведь в глухо застегнутом мундире – и ни единой капельки, ни единого проблеска, кожа сухая, однако ж – румяная. Не болеет ли Александр Христофорович? Сколько ему лет – около 45-ти? По манерам – обычен, в разговоре скор так, что не всегда поспеваешь. Кстати, не было ли сказано чего лишнего?
Здоровье у генерала отличное, не то, что у брата Константина, тот моложе, а, сказывают, уже хвор. Тут перемен не ожидается. Хорошо ли?
Каждая встреча с Александром Христофоровичем – как экзамен. И не розог страшусь за неправильный ответ, страхи тут побольше. Точно ли ничего лишнего..? Я перебрал в уме весь разговор: дела литературные, дела цензурные… вроде бы ничего. И тон генеральский не менялся – всегдашняя ласковость и отеческая опека. Как бы испытать, что за этим сухим румяным профилем, за этими внимательными, а иногда пустыми глазами? Куда они направлены в минуты этой пустоты? Какие планы там, в глубине, зреют?.. Испытать страшно, переэкзаменовки-то не будет. Слишком светский, политический человек Александр Христофорович. Такой улыбается-улыбается, а случись оказия – таким же ровным голосом пригласит: извольте в крепость, любезнейший Фаддей Венедиктович. Не сам, конечно… сам-то не решится, а высочайшего – испросит…
Жарко от этого. Вот от этого и жарко! От жерла разверстого! По склонам – гуляй себе, а на самом дымном верху – узкая дорожка: тут жар, а тут обрыв. Ступить в сторону – некуда. И поддержки искать негде. И участия. Тяжело так-то жить. Один друг на свете остался – драгоценнейший Александр Сергеевич, и тот далече. Делами персидскими занят, да и сам в немилости, тут не до поддержки. За него самого сердце щемит… Кто руку протянет? Греч? Пожалуй, что денег ссудит – на бегство, а потом еще – как с Кюхельбекером поступит…
Часто, слишком часто извив мысли тянет назад, в прошлое. Там навсегда остался верный друг Кондратий. Возврата нет, а как сладко представить, что Рылеев есть, а никакого Бенкендорфа – нет. А что, если бы переворот 1825 года удался? Ведь был у них шанс? Хоть мизерный? И тогда не было бы Третьего отделения Его Императорского Величества Канцелярии, и самого Величества могло не быть… Свобода, равенство, братство? Или кровавое торжество изобретения доктора Гильотена? Французы хорошо помнят, что так оно и было – вчерашние товарищи наполняли гильотинные корзины головами врагов и друзей – поровну. Спасибо Императору – остановил вакханалию. И это в цивилизованной Европе, колыбели Просвещения! Что было бы у нас? С нашим российским размахом? Кто бы у нас сыграл роль великого Буонапарта? Нашелся бы новый Петр, умевший усмирить и направить народ русский? Или бы новое Смутное время началось – похлеще прежнего? Коли так, то была бы это не революция, а смена слабого царя сильным, то есть смена династий – Романовых на Пестелей? Как в той же Франции.
Как ни плоха монархия, а ничего лучше для России не придумано. Победи тогда Рылеев со товарищи – народ бы не понял: что случилось, кто правит? Ему нужен один – Помазанник Божий. Очень важно, что это за человек, что думает? Каким полагает свое предназначение? О чем мечтает? От чего мечты эти зависят? Кто их ему дал?
А каковы мечты Александра Христофоровича? О чем может мечтать правая рука государя? Впрочем, для человека честолюбивого и властного власти много не бывает. А кто правая рука самого Бенкендорфа? Мордвинов? Фон Фок? Нет, пожалуй, не Мордвинов и не даже фон Фок. А, допустим, был бы такой человек! Он бы влиял на Бенкендорфа, тот – на царя, тогда бы вышло, что человек этот тоже на царя влияет. И тот, кто на этого человека влияние имеет, также через него бы влиял и на царя. Получается, что на самом могущественном человеке больше всего влияний и сходится? Забавная выходит арифметика. А если люди объединяются и действуют одной волей, одной идеей, их влияние возрастает, делается решающим. Переворот, в котором было замешано всего-то несколько сотен заговорщиков, не удался, но как России всю это всколыхнуло! Как царя ожгло, он теперь не то что на молоко дует, на ветер, на траву с подозрением глядит! Говорят, и во Французский театр потому не ездит, что его родина – корень свободомыслия.
Или это Бенкендорф пугает?.. Нет, его величество сам себе на уме, и никто ему свою волю не навяжет. А вот чуть повлиять – может, ведь тут важно не что сказать, а как, важно мнение. Чуть, да чуть, да еще чуток… Вода камень точит. Вот так только и можно у нас в России действовать. А на площадь солдат вести – те времена миновали. Этот урок все накрепко усвоили. Только стоил он дорого. Ведь никто о расстрелянии не думал, не ждал. Был ли Кондратий Федорович повинен смерти? Кто смерти другого искал, да не простого, а венценосного… Поднялась бы рука?
Не с того начинать надо было. Нынче бы они уже генералы были, министры, камергеры. Вот бы и улучшали, по мере сил, отечество. Теперь тем, кто остался – издалека начинать приходится: чуть, да чуть, да еще чуть-чуть… Добром надо, примером хорошим… А рассказать о хорошем должны писатели наши первые, журналисты. И это уже делается. И я свое слово еще скажу – печатное слово, такое – что не вырубишь топором. В начале было Слово – не стоит забывать об этой силе… И слово мое еще отзовется в счастливых потомках благодарностию… Тем и жив буду.
