Лишь малая часть короткой жизни Долорес Гейз, или Лолиты, известна сегодня широкой аудитории благодаря тексту, оставленному нам мужчиной, умершим в 1952 году. Он называл себя Гумберт Гумберт. Но до сегодняшнего дня никому не доводилось читать дневник самой Долорес, а ведь она вела его, несмотря на сложность и распущенность нравов той жизни, на которую ее обрекли Гумберт Гумберт, Клэр Куильти и другие мужчины.
Чтобы лучше понять переживания Лолиты, боль и радостные моменты ее жизни, чувства к другим мужчинам (их было трое), попытки сбежать от Гумберта Гумберта и уловки, к которым она для этого прибегала, чтобы дать ей наконец высказаться, мы публикуем отрывки из ее дневника. По счастливой случайности он был найден детьми соседей и друзей Долорес прошлой зимой в небольшом городке Грей Стар, затерянном на северо-западе Соединенных Штатов. Оберегая свою частную жизнь, эти люди пожелали остаться неизвестными. Данные строки – благодарность им.
Задача была не из легких.
Я проехал около двух тысяч миль по деревням, большим и маленьким американским городам, пообщался с десятками людей. Не все они хотели помочь, скажем так. В конце концов, мне удалось напасть на след дневника. Порой, уставший и потерявший всякую надежду, я был уже готов отказаться от своей затеи, и только держа дневник в руках, убедился в его существовании, в том, что он не был плодом воображения, навязчивой идеей, порожденной моей собственной историей, которая так напоминает историю Лолиты. Я рассказал ее в книге «Он меня любил»[1]. А значит, интуиция не подвела меня! Пролистав тетради, я удостоверился, что усилия не были напрасны.
К сожалению, вы прочтете лишь отрывки из дневника – все разобрать оказалось невозможным. Некоторые его страницы были полностью или частично заляпаны, перечеркнуты, вырваны или разрисованы детской рукой. Кто знает, может, это рисунки дочери Долорес?
Тексты были отобраны и разделены на пять частей, необходимых для понимания той сумбурной жизни, что выпала на долю девочки-подростка в конце 1940-х годов. Публикуемые отрывки рассказывают, как Долорес стала Лолитой. Мы не правили и не меняли текст оригинала, пытаясь сделать его удобоваримее или избавить от несоответствий. Лишь предложения, которые были подчеркнуты либо написаны другим цветом, мы отметили курсивом.
Эта книга – голос Долорес-Лолиты. Его тон и стиль повествования будут меняться с течением лет. Сначала детский, он станет позже зрелым и страстным. Мы надеемся, что вы не осудите Лолиту за ее сентиментальные и сексуальные поиски, за ее ошибки, отсутствие вкуса, неправильный и бедный слог (во всяком случае, поначалу). Ведь это исповедь девочки, рано отнятой у матери, не получившей хорошего воспитания и отданной мужчинам, которые склоняли ее к занятиям, весьма предосудительным с точки зрения морали.
I. Гум (август 1947 – август 1948)
Я так взмокла, что пот до сих пор еще стекает по спине. Внутри машины все просто горело. Целый день мы ехали на запад, пока солнце не стало похоже на огромный огненный шар на горизонте.
Кровавое отверстие, сказал Гум, кровавое и отвратительное[2]. А затем прочитал мне лекцию о притяжении и отталкивании, о планетах и атомах, которые крутятся друг вокруг друга и обсуждают людей, которые тоже притягиваются и отталкиваются… Ты мое маленькое золотое солнце, белое в местах, недоступных глазу, сказал он.
Я и вправду загорела повсюду, кроме грудей и ягодиц.
Он снял комнату в том шикарном отеле «Зачарованные охотники». Одну-единственную, потому что отель забит доверху. Кажется, тут проходит конгресс евангелистов или что-то такое. Консьерж принес нам дополнительную кровать, и Гум сказал, что будет спать на ней, если я захочу. Ну конечно, я хочу. В номере есть ванная комната, она вся белая, и там много бесплатного мыла в маленьких упаковках, а еще есть маленькая терраса. Я думаю о Чарли, о Мэри, о вожатых летнего лагеря, где я была еще вчера, и об общежитии, в котором воняло потными ногами и курятником: если бы они увидели меня здесь, у них бы слюни потекли от зависти…
Кажется, завтра в больнице, до которой нужно ехать целый день, мы увидим маму. Гум говорит, что ничего страшного с ней не произошло, но, по всей видимости, для него ни в чем нет ничего страшного. Вчера, когда директриса велела мне собирать вещи, потому что за мной приехали и мне нужно будет срочно уехать, было как-то странно, что именно он притащился за мной в лагерь. Он сказал, что они с мамой поженились. Ничего себе! Я уехала в лагерь на месяц, и, хоп, меня забирает новый отчим! У него загадочный вид, и это бесит. Когда я спрашиваю, что же случилось с мамой, он отвечает только: «Тебе со мной плохо?» – и повторяет, что мы навестим ее и проведем вместе замечательные каникулы, что это будет забавное путешествие… Я пыталась настаивать, но он сказал, что, как мой отец, ну, отчим, ха-ха-ха, он принимает решения ради моего блага и так далее… В общем, я сдалась.
И ведет он себя так, будто и правда мой отец. В полдень в ресторане он попросил меня не раздвигать вот так ноги. Нельзя. Он настаивал, что это вульгарно. Якобы на меня смотрят. Но в этой затхлой деревушке никого не было. Только парочка стариков. Он сказал, что этого достаточно, чтобы обо мне сложилось плохое мнение, и что я должна скрестить ноги. А я придвинула их к столу, хорошенько раздвинув, и он пришел в ярость, захотел расплатиться и сразу уйти. Я утихомирилась (за бутылку кока-колы). Странный он.
Но он мне нравится, этот Гум. Впрочем, как и всем, с его голосом и непостижимыми европейскими манерами. Когда в прошлом году он приехал к нам домой, то, словно порыв ветра, привнес в нашу жизнь что-то новенькое. Я тогда задыхалась с мамой и ее подружками. К тому же, ему было не плевать на детей. Он знал имена всех моих подружек. Мы потешались над Мей и Ширли, которые созрели слишком быстро, над их толстыми ляжками и руками, свисавшими до колен. Он пытался пародировать их, их походку: они не знали, что делать со своими телами! У него получалось. Было весело.
