Все. Все пути отрезаны. Я сдаюсь… Выбора нет… Он прав — я должна смириться. Никто мне не поможет. Я никому не нужна, кроме Давида! Выдыхаюсь, сажусь на лавочку в каком-то парке и покорно жду, когда он меня найдет. А он найдет, я не сомневаюсь. Ветер треплет волосы, прилипшие к мокрым от слез щекам, высушивая их. Вокруг ходят чужие люди, совершенно не обращая на меня внимания. Бесчувственные и безучастные. Можно пробежаться по этому парку голышом, и никто тебя не осудит, все подумают, что это самовыражение или протест.
Почему-то вспомнилось: когда было плохо Иришке, она всегда звала маму, а когда грустно или трудно становилось мне, рядом со мной всегда оказывалась Иришка. Она была мне и за маму, и за папу, и подругу, и за сестру… Как и я ей. А я не послушала ее, дура! Она ведь пыталась меня остановить, а я… Зачем я гналась? За красивой картинкой, за романтичными наивными надеждами? Или за сытой жизнью?
Давид затмил мне разум. Я сама согласилась на добровольный плен, побежала за ним сломя голову, и сломала себе все, что могла, а теперь придется отдать ему и душу. Он будет хранить меня как трофей. Интересно, сколько в его коллекции таких сломанных душ? Не хочу! Только не так! Когда ломают, лишают права голоса и выбора, и хотят слепить из тебя того, кем ты не являешься. Я не кукла, не игрушка и не подопытная. Я всего лишь хочу быть собой!
Я была готова отдать ему все… подарить все, что он хочет добровольно, но не при таких жестких условиях. Я не вещь, не его собственность, чтобы так обращаться со мной.
Говорят, за любовь можно отдать все. Ради любимого человека можно поменять себя, перевернуть жизнь и стать таким, как хочет предмет любви. Но разве любят не просто так? Вопреки! И я бы стала такой, как он хочет, но не смогу прожить всю жизнь в золотой клетке и смириться с очередным заточением.
Сейчас мне очень хочется в общагу, в нашу с Ирой маленькую комнатушку с тараканами, пить чай с печеньем из треснутой кружки, а потом пойти в общий пошарпаный душ, помыться дешевым ромашковым шампунем и лечь спать в тесную кровать, но быть свободной. Господи, как я ошибалась… Оказалось, богатство не приносит счастья. Кажется, за все время, проведенное здесь, я повзрослела лет на сорок. Чувствую себя не юной девушкой, а болезненной старухой.
Обнимаю себя руками, пытаясь не трястись от холода. Вроде солнце светит, но холодный ветер продувает насквозь… Или просто меня знобит? За холодом приходит головная боль, тело ломит, словно у меня жар. Может, я и правда заболела, когда промокла под дождем? Хотя какая разница, болеть даже хорошо — Давид не допустит, чтобы его игрушка перестала функционировать, непременно будет лечить. Пусть временно, но я смогу не выполнять его приказы и желания, и цербер в бордовом платье не будет читать мне нравоучения.
Уже почти стемнело, а за мной никто не пришел. Странно. Я думала, и часа здесь не просижу. А может, он отпустил меня? Не может быть, мне не могло так повезти. Скорее, он ждет, когда я приду к нему сама. Вернусь и признаю его полную власть, сломаюсь и упаду к его ногам. Так я и так уже сломлена! Разве он не понимает этого? Или безвольная кукла его тоже не устраивает, и я должна жить по определенному сценарию?
Мимо меня проходит компания парней, один из них присаживается рядом и что-то спрашивает, а я не понимаю ни единого слова. Не воспринимаю чужой язык, мозг отказывается его запоминать, как бы я ни старалась.
— Я вас не понимаю… — отвечаю по-русски, мотаю головой, чувствуя, как вслед за холодом меня накрывает жаром и слабостью.
— Ты русская что ли? — отзывается парень. — Туристка? Заблудилась? — говорит с легким акцентом.
— Нет, я не заблудилась.
— Тебе помочь? - Откуда он взялся такой сердобольный? Не поможет он мне. Что он может сделать?
— Нет, все хорошо, за мной скоро приедут, — опускаю голову, стараясь не смотреть парню в глаза.
— Точно? — спрашивает с подозрением, а у меня уже нет сил отвечать, и я просто киваю.
Над головой раздается знакомый голос. За мной пришли. Поднимаю взгляд и вижу цепного пса Давида — одного из моих охранников. Да, у меня их много, словно я опасная преступница. Сердобольный парень быстро уходит, постоянно оборачиваясь, а я встаю с лавочки, ноги подкашиваются, и я начинаю оседать. Но упасть мне не позволяют сильные руки охранника, который подхватывает меня и ведет к машине.
В этот раз меня не затолкали в машину, как вещь, может, потому что я не сопротивляюсь, как раньше, а вызываю жалость. Меня бросает в пот. Я только сейчас понимаю, что нахожусь в рабочей машине Давида. Он сидит рядом со мной, его колено почти соприкасается с моим. Перегородка медленно закрывается, отделяя нас от водителя. Машина трогается, а мне кажется, что в ушах звенит от напряжения. Рядом с Давидом нельзя почувствовать себя спокойно, я словно в клетке с огромным тигром. Он вальяжно сидит рядом и даже не смотрит на меня, но это обманчивое спокойствие — в любой момент хищник сожрет. Его присутствие давит на меня.
Сглатываю, потому что очень хочу пить, горло дерет, но попросить воды не могу — голоса совсем нет, будто онемела. Я жду своей участи, наказания за очередной побег.
Мне даже не нужно на него смотреть, чтобы понять, что он злится. Нет, он не повысит на меня голос и не поднимет руку — у него свои методы наказания. Иногда мне кажется, что кто-то из нас – неизлечимо больной психопат. Либо он, потому что ему нравятся мои страдания. Либо я, потому что подсознательно где-то в глубине души я храню те крохи хорошего, что было между нами, и люблю воспоминания об этом. Каждое мгновение.
— Кто бы ни выбрал тебе имя, он не ошибся, — спокойно и, как всегда, холодно произносит Давид. Мне становится хуже. Я уже не могу сдержать дрожь и озноб, начинаю стучать зубами. — Ева, как первая женщина и прародительница всех женщин, так и не смогла выучить правила Рая, и тем самым обрекла себя на вечные мучения…
Хочется крикнуть, чтобы подавился своими философскими изречениями. Неужели нельзя хоть раз поговорить со мной нормально?! Выслушать и понять меня! Спросить, чего хочу я! Дышать становится тяжело, в глазах темнеет и плывет.
— …Надеюсь, ты усвоишь урок и больше не совершишь подобного, — заканчивает он.
Откидываю голову на спинку сиденья и постепенно отключаюсь. Испытываю облегчение, потому что вслед за темнотой в глазах придет долгожданный покой. Чувствую, как Давид наклоняется, запах горького парфюма и сигар окутывает меня, и я начинаю дрожать еще больше.
— Ева? — его теплая ладонь ложится на мое лицо и осторожно поглаживает. — Ты меня слышишь?
Слышу, но не могу ответить. Потому что уплываю в другую реальность, где мне так приятны его прикосновения и скупая ласка, и я, словно кошка, трусь щекой о его ладонь, требуя большего. Но все быстро заканчивается, потому что я отключаюсь от этого мира. Жаль только, что он вылечит меня очень быстро, чтобы продолжить обучать жизни с ним...
