Антон
Паркуюсь на стоянке возле ЕЕ дома. Черная «БМВ» сливается с другими машинами. Прикуриваю сигарету, приоткрываю окно, откидываюсь на сиденье в полулежачее положение и наблюдаю за домом. Райончик элитный. Блестящие высотки, стеклянные двери, огромный холл. Консьерж, мать их! А по идеальным дорожкам гуляют местные мамаши с детьми. Площадка огромная, как мини парк развлечений. Все по европейским стандартам. Идеально и чисто до тошноты.
Глубоко затягиваюсь крепкими сигаретами, до жжения в легких. В висках начинает пульсировать и давить на глаза. Включаю музыку, вожу пальцами по сенсорной панели, нахожу плей-лист с релаксом и пытаюсь расслабиться.
Зря это все…
Головой, сука, понимаю, что не должен быть здесь, но тело и душа не слушаются. Мне хочется увидеть ее до ломоты в костях. Хотя бы просто увидеть… А потом… А потом решим… Черт его знает… Только от нее зависит, загнусь ли я от тоски или все же буду жить. Ревность, сука, грызёт, въедаясь острыми шипами, раздирая внутри, но я пытаюсь ее подавить, потому что сам отчасти виноват. Свою никогда не отпускают и не оставляют…
Сева сказал, что она должна в это время вернуться домой. Но мне похрен, сколько ждать, я готов неделями отсюда не вылезать, только бы снова заглянуть в ее глаза. Вот такая вот дикая потребность освежить память, чтобы ее образ не расплывался в моих воспоминаниях и снах. Это клиника, но я давно понял, что болен этой женщиной. Ни время, ни годы разлуки, работа, алкоголь, травка, и другие женщины, а точнее безликие, безымянные тела, не смогли вытравить ее из меня. Словно она оставила во мне часть себя, и эта часть постоянно ноет, болит и пульсирует, не так сильно, чтобы сдохнуть, но забыться невозможно.
Расслабится не получается, сажусь, открываю бардачок, достаю пузырек с анальгетиками, закидываю две таблетки в рот и, морщась, жую горькие, вяжущие таблетки для быстрого эффекта. Беру бутылку с водой и запиваю, прополаскивая рот.
Заглядываю в зеркало, провожу рукой по волосам, отросшей челке. Там, в нашей прошлой жизни, Татке очень нравилась эта чёртова длинная челка. Состричь бы снова нахрен, но рука не поднимается, я до ломоты хочу почувствовать её нежные маленькие пальчики в волосах. Вновь сканирую двор и возвращаюсь к своему отражению, заглядываю в зеленые глаза. По мне, нет в них ничего красивого, но бабы ведутся. Не знаю, что они в них находят. Просто тащатся от моих глаз, челюсти и подбородка. Каждая норовит облапать мое вечно небритое лицо наманикюренными пальцами, но я не позволяю. Ненавижу, когда трогают лицо. Никому не позволял, кроме НЕЕ… Потому что, как бы я ни сопротивлялся, ни пытался переболеть, это все до сих пор ее.
Вновь откидываюсь на сиденье, беру еще одну сигарету. Пытаюсь прикурить, нервно чиркая зажигалкой, которая никак не хочет загораться, а потом зажимаю зубами фильтр, прокусывая его. Потому что по идеальной мозаичной дорожке к дому идет Таня…
И все вокруг расплывается к чертовой матери. Сжимаю руль, рассматривая ее, как сумасшедший. Сколько раз я видел ее вот такой живой, реальной? Точно знаю. Ровно 1528 дней. А это четыре года, два месяца и восемь гребаных дней. Мать вашу, это же целая вечность, которая вырыла между нами пропасть.
Она изменилась. Уже не та девочка, в которую я влюбился с первого взгляда, вздоха, касания, взмаха ее длинных пушистых ресниц, улыбки на пухлых губах. Раз – и насмерть! Разбился вдребезги, падая к ее ногам.
Таня останавливается на площадке, опуская сумочку на лавочку, вынимает телефон и кому-то звонит. А я медленно пожираю ее взглядом, плавно изучая от темно-бордовых туфель на каблуке, стройных ножек в черном капроне до строгой черной юбки, обтягивающей упругие бедра. Я помню, какие они на ощупь, как нагло оставлял на них синяки под ее возмущения, но быстро закрывал ей рот поцелуями. А ведь у меня это все было. Полный доступ к ее телу и душе. Я ничего ей не оставлял, все забирал, а она полностью отдавала только мне… У меня были миллионы поцелуев, тысячи ночей, и ничего не осталось… Только гребаные воспоминания, от которых каждый раз больно спирает грудь…
Под строгим бежевым плащом виднеется персиковая блузка, а под ней красивая округлая грудь, которая так идеально ложилась в мою руку.
– Ааааа! Мать вашу! – кричу про себя, стискивая челюсть.
На тонкой шее виднеется тоненькая цепочка. И я очень надеюсь, что на ней та самая подвеска, которую она всегда носила, мой подарок. Но это нереально… Она уже переболела, выдрала меня из себя с мясом и выкинула. Легко тебе, Тата, было это сделать? Видимо, да, раз ты замужем… Эта мысль разливается внутри меня серной кислотой. Все горит, а в голове мелькают десятки картинок ее семейной жизни с другим. И мне хочется убить всех. Таню, ее мужа и себя! Пустить пулю в лоб за то, что позволил этому всему случиться.
Мне кажется, я сейчас раскрашу себе челюсть. Нужно выдохнуть, но я не могу. Сминаю в кулаке так и не прикуренную сигарету и вышвыриваю ее в окно.
– Сука! Как же так вышло-то?! – хочется биться головой об руль, но я впиваюсь взглядом в ее лицо.
Губы в тон сумочке и туфлям, агрессивные, темно-бордовые. Таня разговаривает по телефону и надувает их, как ребенок, а потом усмехается, демонстрируя белые зубки. Носик вздернутый, глаза большие, ресницы нереально пушистые порхают. Волосы собраны в строгую прическу, но ветер вырывает несколько непослушных кофейных прядей и кидает ей их в лицо. Вертер заигрывает с ней, а она сводит брови, злясь на него, упрямо заправляя волосы за уши. А на руке обручальное кольцо.
Не мое!
Уже давно не мое. А мое где-то на набережной в реке, служит украшением дна, я помню, как она его швырнула, а я свое так и не смог… Это оказалось еще невыносимее, чем я думал.
Моя бывшая жена заканчивает разговор и присаживается на лавочку, скидывает туфельку, держа ножку на весу, и трет щиколотку. А раньше не носила шпильки, неудобно было. Она стала другой, более серьезной, строгой, женственной. Раньше другой была. Девочкой, моей малышкой с задорной улыбкой и невинными глазами. В джинсах рваных, топиках обтягивающих, с розовыми губками и распущенными волосами. Я, конечно, безбожно развращал эту невинность, мне нравилось смотреть, как она краснела, смущаясь, но полностью мне доверяла. Потому что я аккуратно, нежно, постепенно делал ее своей. А сейчас она сексуальная до безобразия, до жжения в паху, до ломоты в теле и покалывание пальцев. Хочу до безумия. Дико, одержимо хочу ее. Как никого и никогда не хотел не до нее, не после.
Выхожу из машины и уже дергаюсь в ее сторону, но торможу, облокачиваясь на машину, словно из легких выбило весь воздух. К Тане бежит девочка с криками «мама». Маленькая, такая забавная, года три. Так похожа на Таню. Губки бантиком, аккуратный носик, кудрявые волосы немного светлее Таниных выбиваются из косичек. Пальтишко розовое, белый берет с клубничками. Забавная. Копия мама. Обнимает Таню, что-то щебечет, махая ручками, щечки розовые, а я пошевелиться не могу, врастаю в землю, как парализованный, и, кажется, дышу уже не кислородом, а едким угарным газом. Она мама. Таня всегда хотела девочку. Готов поспорить, что ее дочку зовут Настя. Она так хотела назвать… А я тогда не принимал все это всерьез… И теперь у нее есть дочь, но уже не от меня.
