Выехали затемно. Одной Гипсикратии это не удалось бы, но Теокл – видный гражданин полиса, да и время сейчас мирное… В общем, для него и тех, кто с ним, без слов распахнули половину огромной створки ворот в городской стене.
Наверно, и соответствующая мзда помогла: стражники, похоже, уже ждали их появления. Что ж, пусть так.
Мощеная дорога вскоре закончилась, и теперь копыта без стука ударяли о грунт торной тропы.
У Теокла было два «блистательных коня» – то есть таких, с которыми мужчине его положения, случись война, надлежит выезжать на защиту полиса. То, что он, наварх-кораблевладелец, в этом случае, скорее всего, будет сражаться на море, а не на земле, значения не имело: видный гражданин Синопы должен быть готов пополнить ряды городской кавалерии.
Один из таких коней сейчас был под Теоклом, а другого он без колебаний предложил Гипсикратии. Это мало кто из сограждан понял бы, а тем более одобрил, но Теокл никогда не забывал, что его жена – скифянка!
Впрочем, она отказалась, выбрала конька попроще и, главное, поспокойней. Блистательному коню будет скучно всю дорогу рысить рядом с третьей лошадью, добронравной малорослой кобылой, он, чего доброго, начнет ускорять аллюр, показывать норов – и, хотя Гипсикратия сумеет с ним справиться, сейчас это совсем ни к чему.
Третья лошадь была самой спокойной из всех, что стояли в конюшне Теокла. За это достоинство ее сейчас и выбрали. Ну и потому, что шаг ее еще мягче нрава.
Только такой и можно доверить столь драгоценный груз…
Вот странно: первую часть своей жизни Гипсикратия, тогда еще Зиндра-«Искорка», и не подумала бы удивиться или обеспокоиться, увидев детскую люльку на лошадиной спине. Кажется, ее собственные первые воспоминания были связаны с такой люлькой: мерно колышется небесная синева над головой, слышен запах конского пота, конский храп… спокойный голос мамы, тоже едущей верхом, ведущей в поводу лошадь с ее, Зиндры, колыбелью…
Лет до трех степняки на переходах возят детей вот так. А потом ребеночек чуть ли не сразу приучается сам взбираться на коня, самостоятельно рысить по бескрайней степи с маленьким луком и запасом стрел-тростинок в горите – и это тоже никого не беспокоит.
Гипсикратия невольно вздрогнула. Склонившись в седле, уже который раз проверила, надежно ли закреплена люлька на седельных ремнях – и надежно ли помещено там ее главное сокровище, туго спеленутое, мирно сопящее во сне. Кобыла (ее звали Ксанфа, «Рыжая») фыркнула успокаивающе, даже, кажется, насмешливо: «Да что ты, дурочка, не тревожься: я сама мать, знаю, кого везу…»
– В ней наша кровь, твоя и моя, – произнес Теокл, не оборачиваясь. – Когда придет срок, Олимпия вырастет отважной всадницей. Потому я сегодня и…
Он не договорил.
– Может быть, все же расскажешь, что ты задумал показать нам, муж мой? – спросила Гипсикратия. – Нечто столь важное и значительное, что оно будет понятно даже годовалой девочке…
Из уст обычной синопской жены этот вопрос, наверно, прозвучал бы слишком дерзко – но, с другой стороны, эллинка из хорошей семьи не оказалась бы посреди ночи за городом. Верхом, рядом с супругом – и с лошадью в поводу, на спине которой посапывает в скифской люльке малышка-дочь.
– Нет, любимая.
Гипсикратия видела лишь спину Теокла, но была уверена, что он улыбается.
– На такое надо посмотреть своими глазами. И ты права: я хочу, чтобы наша дочь тоже это увидела, прибыв туда как скифская всадница. А тебе… тебе оно, пожалуй, уже знакомо. Или она.
Тропа перестала быть торной, истощилась, как ручей в засуху, рассыпалась на несколько мелких тропинок – но в этот миг горизонт на востоке нежно окрасился багрянцем. Дальше они уже ехали не в полной темноте. И не в тишине: окрестности, ранее молчаливые, с первыми же лучами солнца огласились птичьим щебетом.
– Она? – повторила скифянка, следуя за мужем, уверенно направившим коня по одной из тропок. – Надеюсь, ты не завел себе наложницу, а то, что ты хочешь нам показать, не загородный дом, возведенный на купленном тобой участке земли? Дом, в котором ты проводишь время с ней, когда для меня ты – в очередном плавании!
Гипсикратия была уверена, что произносит эти слова спокойным и даже веселым тоном, как забавную шутку. Но, кажется, это у нее не совсем получилось. Вряд ли найдется женщина, способная со спокойной душой шутить на подобные темы – особенно рядом с колыбелью дочери, перворожденной и единственной.
«Неужели эта сумела дать ему сына? И… и что же тогда делать всем нам?!»
Гипсикратия подобрала повод Ксанфы. Теперь лошади ехали бок о бок – и женщина в любой миг могла дотянуться до дочери, выхватить ее из люльки. Сама не могла бы сказать, зачем ей это нужно, чего боится, что хочет предотвратить…
– Кое-что ты угадала, моя прекрасная жена. – Теокл заливисто рассмеялся – и у Гипсикратии словно гора упала с плеч. – «Она», которую вы с Олимпией вскоре увидите, действительно ожидает нас на земельном участке – я недавно приобрел его для нашей семьи. Но никакого дома там нет и в помине. А сыновей… – Он без труда прочел ее не высказанную вслух мысль. – Сыновей мне подаришь только ты!
Теокл легко соскочил на землю и, придерживая своего коня за холку, направил его, казалось, прямо в сплошную стену кустарника. Гипсикратия, по-прежнему коротко держа поводья, последовала за мужем, заранее склонившись вплотную к конской шее, – но это оказалось излишним: Теокл поднял и придержал низко свисавшую ветвь, пока жена ее не перехватила.
На мгновение их пальцы встретились. Ветка колыхнулась, обдав Гипсикратию тяжелыми каплями росы.
Проводя Ксанфу под кустистым сводом, словно сквозь брешь в крепостной стене, женщина потянулась было, чтобы прикрыть малышку от капель, но потом раздумала: утренний весенний росопад – не то, чего следует опасаться. И вправду, девочка лишь недовольно шевельнулась во сне, но даже не захныкала.
Теокл вел их сквозь заросли не по-скифски, а по-эллински: подолгу бежал рядом с конем, идущим рысью, лишь иногда упруго вспрыгивал ему на спину. Именно так и воюют эллинские всадники, готовые ежеминутно превратиться в грозных пеших бойцов: спокойно выдерживают быстрый бег, даже когда облачены в доспехи… а если течение битвы вновь потребует верхового натиска – тут же снова окажутся в седле. Их «блистательные кони» приучены к такой манере боя. Потому-то они так ценятся. Потому-то их так мало. Потому-то, говорит царь Митридат, для большой войны с неведомыми римлянами люди и лошади у него есть, а вот конницы – нет…
