Варя забралась под одеяло, прижалась ко мне. Тёплая.
– Почему здесь так пыльно? – спросила она непонятно у кого. – Я только вчера прибиралась, и вот опять.
Мы живём вместе всего неделю, а она уже почувствовала себя хозяйкой – готовит, наводит порядок, моет полы. Квартира съёмная, и я никогда не утруждал себя особенно тщательной уборкой. Впрочем, Варя права: пыль собирается моментально. Год назад, когда я снял эту квартирку, такого не было.
– Занятную штуку вычитала в «Обозревателе», – сказала Варя за завтраком. – Недалеко от нас, в оврагах, нашли трёх мёртвых бродяг. Мозг у них был как на седьмой стадии Альцгеймера.
– Приятного аппетита, Барби. Хорошую ты тему выбрала под яичницу с беконом, – ворчу в ответ. – Допились или химию нюхали. Что тебе до того?
– Ты не понимаешь. Дожить до седьмого Альца может обладатель шестого, да и то при хорошем уходе – это уже не человек, а растение. Бродяга, скорее всего, погибнет на четвёртой-пятой стадии – умрёт от голода, замёрзнет, под машину попадёт.
– Да ну, разве журналистам можно доверять? Врачи или полицейские что-то сказали, газетчик ничего не понял и чушь написал, редактор не проверил…
– Не забывай, Кир, я ведь тоже журналист.
– Извини, не хотел тебя обидеть.
Варя поцеловала меня в нос. Мол, прощён. Когда всё только начинается, прощать легко.
* * *
Мы живём на Пятницкой, в старом шестиэтажном доме с тёмными подъездами и скрипучими лифтами. Под крышей, прямо над нашим балконом, свили гнездо ласточки. Этот дом, последний перед оврагом, открыт всем ветрам. Где-то внизу в яблоневых садах теряется Знаменка, петляет Петров ручей, за крепостной стеной и Подолом впадает в Днепр. За рекой снова сады, одноэтажное тихое Заднепровье. Окна смотрят на север, все летние рассветы и закаты – мои. Нет, теперь наши.
В детстве я обычно смотрел на город с другой стороны реки. Родительский, точнее, ещё прадедов дом – номер тринадцать по Казанской улице – тоже стоит высоко на холме. Залезаешь на дерево или на крышу, и весь город как на ладони. Но мне рано стало тесно в том домике, захотелось свободы, и отношения с родителями – с отцом и с его женой Мариной – совсем разладились. После шести лет учёбы в Бристоле и Эдинбурге я поработал некоторое время в Женеве, потом в Киеве, в Петрограде. В Новгород-Днепровский вернулся почти чужаком. Попробовал пожить у отца, терпения у нас хватило недели на полторы. Снимал одну за другой квартиры, жил три-четыре месяца, понимал – не то. Однажды увидел в газете объявление: очень недёшево сдаётся крошечная квартира в неуютной, громоздкой шестиэтажке. Из любопытства поехал посмотреть, встретился с хозяйкой. Спросил, почему так дорого. Ремонт здесь не делали лет десять, мебель старая, тесно, как в эдинбургской общаге.
– Да Вы на балкон выйдите, молодой человек, – ответила Лидия Григорьевна, женщина неопределённого возраста в мутно-розовом платье-халате и с причёской «развалины Вавилонской башни». – Один вид стóит этих денег, а я в придачу ещё и квартиру предлагаю.
Не умею торговаться, и те, кто умеет, чувствуют это мгновенно. Я согласился. Уверен, как только за мной закрылась дверь, хозяйка начала пилить своего робкого мужа, почему, мол, не попросили больше.
* * *
Варя вернулась с работы позже обычного. Встречаю её в прихожей:
– Здравствуй, милая моя! Стол накрыт, шабли в бокалах.
Мы сели ужинать. Я приготовил индейку с айвой и салат. Свободный график имеет свои преимущества.
– Четвёртый, Кир.
– Кто четвёртый? Ты о чём?
– Ох, извини. Помнишь, несколько дней назад мне попалась заметка про мёртвых бродяг.
– Помню. Кажется, тот разговор был за завтраком. Давай для разнообразия обсудим это за ужином.
Варя надулась:
– Злой ты.
Но индейка удалась, и бургундское пришлось кстати – сердилась Барби недолго.
– Ты, Кирилл Альбертович, зарываешь талант в землю. Бросай свою системную аналитику, или чем ты там занимаешься, и открой маленький ресторан на Подоле. К тебе будут очереди выстраиваться, люди придут на запах, зачарованные, как гамельнские крыски. А я у тебя буду администратором, кассиром, официанткой и просто для красоты.
Мы поленились мыть тарелки, переползли с бокалами на кровать.
– Нет, Варвара Михална, пусть все сапфиры и изумруды моего поварского таланта достанутся тебе одной. Так что там с бродягами?
– Ты рассказывал про Яшу с Медынского Вражка…
– Никакой он не бродяга, он наш, здешний. Ну да, живёт в заброшенном доме, питается чем Б-г пошлёт, за всей округой одёжки донашивает, окурки докуривает.
Яшка Ветер – городской чудак, щуплый седой человечек с голубыми глазами вечного ребёнка – иногда за еду подрабатывает грузчиком в кафе на Пушкинской или помогает рабочим в Драмтеатре, однажды красил вместе с малярами синагогу. Его можно с запиской и деньгами отправить за книгой на базар к букинистам – Яшку никогда не обманывают. Можно попросить погулять с собакой. Собаки и птицы его любят, а кошки боятся. Вряд ли кто-то знает, как его зовут на самом деле. Ветер всё понимает и даже отвечает, но что именно, понять невозможно.
– Как ты его называл? Ла-мед-что?
– Ламедвавник. Тайный праведник.
Всякое про Яшку говорят. Будто бы детей больных к нему приводят и те выздоравливают, будто проклял его настоятель Софии Днепровской, будто остановил он однажды оползень на Медыни и спас два дома вместе с жильцами. Марина рассказывала, что лет пятьдесят назад, совсем мальчишкой, он вскочил на ходу в трамвай, у которого отказали тормоза, что-то крикнул, и трамвай встал как вкопанный. Сказки всё это, наверное. Сам я видел однажды, как Ветер несёт собачонку, которую сбила машина. Мёртвую. И плачет, и шепчет, шепчет на своём языке. Теперь она живёт у него под крыльцом. Или похожая, я мог обознаться.
– Ты давно его не встречал? – спросила Варя.
– Пару недель назад на Софийской. Он сидел на ступеньках булочной, довольный как слон, и ел круассан. Наверное, дед Семён, хозяин лавки, его угостил. Яшку все любят. А что? Нет, Варька, не может быть.
– Да, Кир, Яша – четвёртый. Лежал в позе зародыша на скамейке в парке, рядом с Дозорной башней. Некоторые участки мозга разрушены полностью.
– Варя, где парк, а где Медынь. Как же он дошёл?
– Не знаю. Таня Чернова из «Новостей» разговаривала с участковым. Дело заводить не будут, но он порасспрашивал на всякий случай местных. Накануне вечером бабулька с дедулькой возвращались домой, на Владимирскую, и видели издалека Яшу. Он бегал туда-сюда по пустой Театральной площади, будто играл в догонялки с невидимыми детьми.
