Весна в 1938 году выдалась ранняя и теплая. Вечера в Уорм-Спрингс стояли тихие и ясные. Но, несмотря на это, в кабинете коттеджа, который президент в шутку называл «маленьким Белым домом», пылал камин. Собственно говоря, это сооружение, такое же простое, как и все в этом доме, даже нельзя было назвать камином: несколько грубо отесанных камней и незамысловатая решетка, ниша, прикрытая листом меди, – вот и все. Это был простой очаг. Он топился теперь целыми днями. Не ради президента, который чувствовал себя хорошо, как всегда после лечебного курса на водах Уорм-Спрингс, а из-за того, что его главный секретарь и самый близкий поверенный, Гоу, был болен. Он с утра до вечера сидел в кресле, кутаясь в плед. Озноб тряс его не затихая.
Поставив ногу на решетку очага и опершись локтем о колено, Додд неспеша поворачивал щипцами поленья и слушал более медленную, чем обычно, речь Гоу:
– Все это для нас не тайна, профессор. Хозяин отдает себе отчет в том, где таится опасность для всех его начинаний.
– Это справедливо, Гоу, и… – Додд немного подумал и, не выпуская из рук щипцов, придвинулся к собеседнику: – Честное слово, мне иногда обидно за президента!
– А что он может сделать? – Гоу с трудом выпростал из-под пледа руку и сделал ею слабое движение, как бы подтверждая бессилие президента. – Они делают все, что хотят.
– И он это знает?
Гоу молча кивнул головой.
Додд с раздражением бросил щипцы, и они загремели на медном листе перед очагом.
– Но чего вы хотите, Додд? – Было видно, что Гоу трудно говорить. – Что он может? Если бы шайка Ванденгейма была в состоянии, она уничтожила бы всех нас… всех…
– Однажды они уже пробовали.
– И нельзя быть уверенным, что не попробуют еще.
– Теперь-то уж нет! Народ не позволит.
– Народ… – с горечью произнес Гоу. – Если бы средний американец не так легко поддавался обману!.. Газеты одна за другой скупаются банками. Скоро президенту негде будет сказать американцам то, что он думает.
– Это уж вы хватили через край, – рассмеялся Додд. – Не нацизм же у нас, в самом деле.
– Пока еще нет…
Гоу произнес это таким тоном, что можно было за него докончить: «Но скоро, по-видимому, будет».
Он помолчал и все с той же грустью сказал:
– Наши мероприятия проваливаются одно за другим. Нам не удалось даже провести законопроект об огосударствлении производства электроэнергии.
– Вы слишком многого захотели.
– А это был наш главный козырь.
– Знаете что, – с добродушной усмешкой сказал Додд, – наш президент порой кажется мне фантазером, а иногда хитрецом, его не сразу поймешь… Впрочем, оставим это. Хочу сказать вот что: чем дольше я сидел в Германии, тем больше убеждался: нацистов нельзя остановить никакими полумерами. Эта преступная шайка – Геринг, Гитлер, Геббельс – может пойти на любую дикую выходку.
– Они пять раз оглянутся, прежде чем прыгнуть в бездну! – возразил Гоу. – Уроки истории обязательны для всех.
Тоном нескрываемого презрения Додд заявил:
– В том-то и беда, Гоу, что у них психология убийц. А тут уже не до истории, даже если ее знаешь!
– Это ужасно! Просто ужасно… – Гоу откинулся на спинку кресла. Он часто и тяжело дышал. Его бледное до прозрачности лицо отражало душевное страдание.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – сочувственно спросил Додд, растерянно перебирая склянки с лекарствами, которыми был заставлен весь курительный столик.
Гоу, не открывая глаз, отрицательно покачал головой. После долгого молчания он прошептал:
– Где же выход?.. Выход?!
Он с трудом поднял веки и исподлобья следил за Доддом, молча рассматривавшим модели кораблей, расставленные вдоль стены кабинета.
Любуясь искусно сделанным клипером, Додд рассеянно проговорил:
– Мне кажется, что на свете нет ничего более располагающего к раздумью, чем вот такой чудесный маленький парусник. Как вы думаете?
Гоу болезненно улыбнулся:
– Я прежде всего думаю, что вы не это хотели сказать.
– Я всегда говорил президенту, что дипломат я плохой… Скажите-ка ему, пусть держит подальше от себя Буллита. Он слишком доверчивый человек, наш ФДР. Мне рассказывали кое-что об интригах Буллита в Москве, – совсем нечестная была игра… Впрочем, не нужно и рассказов, достаточно того, что я слышал от него своими ушами. А как это было отвратительно, когда он из кожи лез, чтобы доказать французам, будто соглашение с Россией равносильно безумию. Он так поносил советскую армию, так отзывался о платежеспособности Советов…
– Могу себе представить, что этот молодец будет проделывать на посту нашего посла в Париже!
– Неужели Хэлл не может убедить хозяина убрать Буллита?
– Буллит как раз и есть первый, но довольно яркий образец резидента Ванденгейма на официальном посту американского посла.
Додд отошел от моделей и вплотную приблизился к Гоу.
– То, что я вам хочу сказать, всегда лучше говорить с глазу на глаз.
Гоу приподнялся было в своем кресле.
– Нет, нет, лежите, лежите. – Додд склонился к его уху. – Я не стал бы спорить, если бы кто-нибудь сказал мне, что видел имя Буллита в списке агентуры Гиммлера и Риббентропа.
Гоу взглянул на него испуганными глазами:
– Это уж слишком!
– Путем несложных софизмов можно прийти к выводу что нет никакой разницы – получать ли деньги непосредственно от Ванденгейма или через руки Гиммлера, – с усмешкой сказал Додд.
Гоу снова сделал попытку приподняться в кресле, но без сил упал обратно. Его взгляд выражал почти ужас, когда он, жадно ловя ртом воздух, через силу проговорил:
– Профессор… мой дорогой… вы понимаете, что говорите?.. Ведь это же посол Соединенных Штатов!
Додд поднялся, сделал несколько шагов и с таким видом как будто почувствовал себя на профессорской кафедре проговорил:
– Мое преимущество перед вами, Гоу, состоит в том, что я, как историк, уже научился относиться ко всему более или менее спокойно. Так, как если бы происходящее было только рассказом о давно минувших временах…
Гоу умоляюще протянул к послу дрожащую руку:
– Умоляю вас, замолчите!.. Ни слова хозяину. Да, да, Додд, пожалейте его!
– Пока я не буду иметь в руках точных доказательств, я ему ничего не скажу. А я их, вероятно, уже не получу, поскольку никогда больше не вернусь в Германию.
