Что сильнее, физическая или моральная боль? Наверно, это зависит от человека, быть может от его жизни, может от тяжести увечий. Но для себя я чётко решил, никакой огнестрел, порез, или уж тем более удар, не сравнится с сердечной раной. Нет, никто вам не начертит клеточку на правом желудочке вашего сердца, никто не выстрелит в спину, попав в артерию, или не залезет вам в голову чтобы спутать ваши мысли. Нет. Достаточно всего одного слова. Оно может вылечить, утешить, а самое главное, сломать вас навсегда.
Как защитить себя? Никак. Даже самый близкий человек может вас оклеветать, унизить, бросить в темноту сомнений, проще говоря, стереть в порошок. Каждый это знает, и каждый когда-нибудь это переживал. И самое страшное в этом – привыкнуть. Привыкнуть каждый раз собирать себя, свои сердце и мир по кусочкам, словно это действительно можно разбить, случайно задев или специально смахнув. Пожалуйста, не привыкайте, боритесь с этим. Потому что я смирился с этим, привык к постоянным падениям в бездну и одиночеству. И как сделавший это, я могу утверждать, это безумно больно. Словно каждая клеточка тебя лопается цепной реакцией, разносит твой мир на более мелкие частицы, которые и без того было сложно собрать, и так тысячи, миллионы раз в секунду. Всё-таки моральная боль сильнее. Сравните сами, в одном случае ты терпишь боль от одной клетки твоего организма, а в другом ты уже мучаешься от агонии из-за разбитого сердца, словно у тебя из груди вырвали кусок плоти. Жаль, что я понял это слишком поздно. Поздно для перерождения, поздно для возвращения к нормальной жизни, поздно для обретения вновь столь редкой человечности. Слишком поздно…
Наш маленький автобус выехал на широкое шоссе. За окном мерцали блики фонарей и фар от окон близлежащих домов, каждый раз отражаясь на моё лицо. Они светили прямо в глаза и из-за этого все вокруг казалось столь красивым, столь волшебным, что я смог забыться, хоть и на мгновение. Верхушки деревьев светились розовыми, перламутровыми, лавандовыми цветами, то и дело сменяющими друг друга. Луна парила над одиноким коттеджным домиком, словно пытаясь сесть на дымоход, а семейка, живущая в этом домишке, готовилась к ужину. На веранде горели огоньки гирлянды, освещающие большой, пышно-накрытый стол. Рядом с верандой, где-то вдалеке рапсового поля, бегала маленькая Колли, а её хозяйка верно ждала её у крыльца, словно Хидэсабу́ро Уэ́но и Хатико на этот короткий момент поменялись местами. А в моей голове уже не существовало всех насущных проблем, лишь гробовая тишина мыслей заполнила просторы моего сознания, воспроизводя перед глазами то школьные годы, то младенчество. Может и я когда-нибудь мог жить в этом доме вместе со своими внуками, со своей семьей. По крайней мере, мне бы очень этого хотелось.
Я настолько расслабился, что не сразу услышал чей-то голос, зовущий меня с другого конца автобуса. Оглядясь вокруг, я понял, что все, кроме водителя, спали. Почти все. Только Мэт, забившись в глубину теплого пледа, сидел и смотрел в мою сторону, повернув голову почти что на сто восемьдесят градусов. Он сидел почти в самом начале автобуса. Движением руки он позвал меня к себе. Уже ничего не могло испортить этот момент. Меня оторвали от столь прекрасного вида, и да, это был Мэт. Кто угодно, но только не ему следовало меня звать. Я не знал, что делать, но всё-таки решил перейти к нему. Шатаясь в проходе автобуса, я медленно подобрался к его сиденью и упал рядом от дорожной кочки, на которую, по-видимому, наехала эта развалюха восемьдесят девятого года выпуска.
– Не спиться, да? -прошептал Мэт, видимо пытаясь не разбудить остальных.
Я тихо кивнул головой, словно она стеклянная и я стараюсь её не разбить.
– Может тогда расскажешь… – я не понял, что он имел ввиду. Повернув голову к нему так, чтобы он видел мои глаза, я посмотрел на него самым серьезным и не упадническим взглядом, который только сейчас могло выдать моё лицо.
– Что?
– Ну… Что с тобой происходит?
Я отвел взгляд на лес за окном и искал за что зацепиться чтобы не взорваться от избытка эмоций. Мне одновременно хотелось и истерически смеяться, и плакать, и в особенности врезать Мэту. Но, как всегда, побеждали слёзы. Я держался как можно дольше, пока случайно, меняя прицел своего взгляда, случайно не посмотрел ему в глаза. Они были столь чистыми и добрыми, что и не верилось, что он мог так поступить со мной. От этого я только зверел, и вся печаль перешла в гнев.
– Да… Да ты ещё спрашиваешь?!
Я было собрался уйти на своё место, но Мэт потянул меня за руку, и я снова плюхнулся на мягкое сиденье автобуса.
– Просто… Понимаешь, я…
Начал он, и так и не закончил.
Никогда.
Маленький городок Севенвиндс на берегу реки в Чехии впечатлял своими красотами. Ничем не отличаясь по географическому местоположению от других простушек-деревень, он был единственным в своём роде. Мне повезло родиться в нём, независимо от того, как это звучит. И используя сарказм, и без него, оба варианта будут верны. Городок находится на холмистой местности, из-за чего и произошло его название. Говорят, на его вершине дуют семь ветров, именно поэтому Sevenwinds. Ну а если посмотреть пониже, то вы увидите узкие улочки с множеством лавочек и магазинчиков, столь свойственных для уютной Чехии. В нём много плюсов, уравновешивающимися таким же количеством минусов, но это всё не важно. Главное для меня на этот момент – не опоздать на первый урок в этом учебном году.
Школа имени Аманды Хиллс – тот ещё уголок нашего города. Иногда я поражаюсь, как в одном заведении можно собрать всех отбросов города, девчонок с юбками, явно не выполняющими свою функцию одежды, и ботаников, при этом не развязав Третью Мировую. Я не отношусь ни к одной из этих групп чёртовой ярлычной классификации. Что-то выделяющееся среди всех, призираемое всеми, неформал, фрик – все это про меня, хотя я и не заслуживал таких прозвищ в свой адрес. Что поделать, такая у меня репутация. Как раз она и сыграла главную роль в моём первом учебном дне в «ШАХ». Кто вообще придумал это сокращение?
Обычно, добираясь до школы на велике, я разглядывал дома, улочки, прохожих. Но только не сегодня. Я полностью погрузился в свои мысли. Всё-таки это последний год в ШАХ, а дальше взрослая жизнь, универ, новые заморочки, и, скорее всего учитывая всё ту же репутацию, жизнь в одиночку. Да я был и не против. Я не считал наказанием для себя убираться, готовить, ухаживать за своим жилищем. Единственное, от чего меня воротило, это тишина. Просыпаться, засыпать, существовать в одиночку, без единого звука – вот это наказание.
