Иногда Костя завидовал тем, кто менял место жительства часто – им не увидеть, как их привычный мир медленно превращается в одно из тех захолустий, где по трубам бежит ржавая вода, а из дырок в полу по ночам вылезают мокрицы. А он должен был остаться здесь навсегда. Он был в этом уверен.
Видя в детстве заброшенные коробки, домами у него язык не поворачивался их назвать, он всегда думал о том, как им, наверное, одиноко. Пропитанные жизнью своих хозяев, с их уходом они, как и всё, о чем люди забывают, превращаются в пыль. Мусор, держащийся на сваях и кривых стенах с ободранными грязными обоями, а когда–то чей–то смысл жизни, где рождались и умирали, где болели и выздоравливали, радовались и грустили.
– Когда–нибудь этот Дом достанется тебе, милый, – как–то сказала ему мама, – поэтому научись заботиться о нём уже сейчас.
Кажется, тогда он не хотел помочь отцу чистить снег, выпавший за ночь. Огромные сугробы теперь затрудняли выход к воротам на улицу. Костя ненавидел этот Дом. Не только в такие моменты, когда приходилось помогать отцу вместо более интересных и важных занятий, но и в целом. Он ненавидел каждую секунду, проведенную здесь. И с возрастом это чувство усиливалось. Страх и отвращение вызывала одна мысль, что он останется здесь навсегда. Раньше, когда у них ещё были соседи, занимающие вторую часть двухэтажного дома, все было в порядке. Соседи съехали, продали свою часть им. Теперь Дом был необъятным для троих. Иногда, засиживаясь чуть дольше обычного за уроками, Костя чувствовал, что эти стены – единственное, что существует. Здесь не работает время, нет утра или ночи, здесь только темнота и огромные коридоры, двери, ведущие в слишком большие для своих обитателей комнаты, а в ванной из крана громко и назойливо капает вода, будто единственное напоминание о времени отсчитывает секунды. Дом нависал над ним, заставляя маленького ребенка чувствовать себя ещё меньше. И пусть его рост в сантиметрах становился больше, с каждым годом он чувствовал себя всё более и более уязвимым в этих стенах. Не помогала и мебель вокруг. Старые скрипящие сами по себе по ночам шкафы, кажется, когда–то принадлежавшие ещё папиной бабушке стояли почти в каждой комнате. Они выгоняли его, насмешливо и молча вглядываясь резьбой дверок. «Как быстро ты убежишь по лестнице в свою комнату?». «Ты оставишь свет на всю ночь свет, правда ведь?». Несколько раз он пытался рассказать об этом родителям, но не смог ответить на простой вопрос: «Что именно тебя пугает?». Как объяснить то, что ты сам ещё не понимаешь? Костя не верил в приведения, никогда не слышал страшные истории про этот Дом, знал, что никто здесь не умер и не был проклят, но находиться здесь не мог. Невыносимое чувство тревоги и холода замыкались руками на его горле, не давая пошевелиться по ночам. И он рад бы закрыть глаза, отогнать от себя этот ужас, но не мог. Он вглядывался в темноту, а она выжидающе и надменно смотрела на него в ответ.
И он бежал. Бежал как можно дальше от Дома, как только появилась возможность. И с тех пор старался не возвращаться.
А теперь, нервно крутя в руках стакан с водой, летел Домой. Нет. Это просто место, где он вырос – старые стены, кучка мерзких воспоминаний и одно дело, которое нужно сделать. Новость о смерти отца не была для Кости неожиданностью. Он уже долго и тяжело болел. Спустя пару месяцев тревожных звонков в ночи, где холодный голос доктора говорит, что ситуация становится хуже, в какой–то момент ты ловишь себя на том, что ждёшь, когда тебе просто скажут «всё» – закончилось их общее страдание и больше не нужно слов и неловких улыбок. Всё кончено и всё решено.
Похороны прошли тихо. Дальние родственники прислали цветы, близкие лежали в соседних могилах. 13 апреля 2020, и он снова был в городе, который хотел покинуть навсегда.
Он обещал себе, что никогда не вернется. Подал документы, а после зачисления собрал все вещи, которые были важны и нужны. Уехал, сообщив родителям в вечер отъезда. Отец пожал ему руку, кажется, в первые в жизни сдержанно похвалив.
И вот, после похорон, такси, пробирающееся через пелену дождя, подъехало к Дому. Солнце выглянуло из–за облаков. Всё тот же красный кирпич, та же крыша и забор.
Он думал, что останется здесь на ночь, но снова увидев эти стены, этот уже грязный красный, передумал. Щекочущее чувство кричало ему, что нужно бежать. Дом нависал над ним, будто издеваясь. Неприятное чувство тошноты накатило на него. Нужно уезжать. Как можно дальше и как можно быстрее. Ворота черные и пугающе высокие, будто Костя и не вырос вовсе, смотрели на него, вглядывались, будто намекая, что если он зайдёт за них – никогда больше не выйдет назад. Здесь, в этом участке города, время будто и правда остановилось, а иллюзия существования жизни, которая была вне дома, наконец–то разрушилась, зловеще открывая последнюю главу его истории. Думал, что ты выбрался? Глупый. Наивный. Маленький. Мальчик.
Ключ со скрипом вошёл в замочную скважину. С огромным трудом удалось его провернуть. Кажется, с отъезда чуть меньше 10 лет назад замок так никто и не поменял. Родители звали его много раз, но он, то ссылаясь на учебу, то на работу, привозил их к себе. Лишь бы не видеть эти насмешливые стены. Лишь бы не слышать скрип деревянных высохших досок на полу, не чувствовать холод, идущий от окон даже при отоплении, не слышать ветер, гуляющий в отцовском кабинете, когда он грозно восседал на своем кресле, работая или отдыхая в компании очередной книгой. После смерти мамы отец и вовсе отказался приезжать один. Костя не осуждал его – так было легче им обоим. Без неё все равно не о чем было говорить. Она была последней нитью, связывающий их. Редкие звонки друг другу, короткие диалоги были всегда одинаковые, вряд ли при живом общении что–то бы изменилось. Все хорошо. И у меня. Как здоровье? Отлично? У меня тоже. Созвонимся через неделю? Так продолжалось все эти два года.
Когда отцу сообщили диагноз, Костя хотел приехать, правда готов был бросить себе вызов, но работа не отпускала его. Он не мог. Или это была приятная ложь, которую он говорил себе, пока летел сюда. Он не мог, его бы не отпустили, его бы не поняли.
Он платил за лекарства. Он звонил, спрашивал, как самочувствие и у самого отца, и у врачей, которые приглядывали за ним. Все отвечали хорошо, прекрасно зная, что это не так.
Скрип второго замка, затем двери. Теперь Костя стоял в проходе, не решаясь пройти дальше. Снять ли обувь? Странное стеснение накрыло его, не давая двигаться. Всё, что он мог делать – всматриваться в тёмную пыльную гостиную, выглядывающую из коридора, немного освещённую солнцем за окном. Казалось, жизнь проникала в неё лишь по касательной – подсвечивая, но не оживляя, будто всё вокруг – музейный экспонат, пустая сцена с декорациями, ждущая артистов, которые никогда на неё не поднимутся. За окном – яркое солнце, почки на деревьях, пение птиц, а здесь – сырость, затхлость и темнота мебели, которую он помнил с детства.
