Про дона Педро много чего рассказывают, да верно уж больше врут. Что он, вроде и зелёный, как огурец, и жёлтый, как банан, да ещё ко всему и красный, как помидор, словно он светофор какой!
А ростом он, будто бы будет никак не выше двух кошек, если, конечно, поставить их одну на другую. А то, пожалуй, и того-то меньше, всего лишь c полторы кошки. Но оказывается таков-то он и был на самом деле. Курточка у него была зелёная, как огурец, штаны жёлтые, как спелый банан, а на голове у него была красная – покрасней помидора шапка. Ростом же он был и правда, точь-в-точь с полторы кошки, можете и сами удостовериться.
И из-за такой-то вот его весьма незначительной величины некоторые очень уж важные из себя дамы и господа, из тех, что считают только одних себя самыми самыми, а других не более, чем так себе, только поухмыливались глядючи на дона Педро.
– Как хорошо, – говорили они, – что мы всё же такие вот важные, а не какая-нибудь там невзрачная мелкота. Ужас как скучно наверное всю жизнь быть какой-то там козявкой-малявкой!
И они дружно пыжились и надувались, как уж только могли, чтобы казаться ещё более значительными, а могли они это очень даже очень, иначе б, пожалуй, никто и не заметил, что они такие важные.
Когда же дон Педро однажды вдруг разбогател, точно Билл Гейтс, то эти важные дамы и господа, страсть как опешили и огорчились. Они просто никак не могли успокоиться от такой вопиющей и жуткой, как они считали, несправедливости.
– Это ж надо, просто кошмар! – возмущались они, – И почему так везёт какой-то там мелюзге? Нет, чтобы и нам чего-нибудь такое подвалило! И куда только смотрит правительство и вообще высшие силы!
И они уже не радовались, не раздувались и не благоухали, как прежде, а только дружно дулись и хмурились.
– Ах, времена нынче совсем уж испортились, – говорили одни. – Всё уже совсем совсем не то, что прежде. Всё стало из рук вон как плохо, прямо уж хуже не надо!
– Да, да, – поддакивали другие, – совершенно верно: всё, всё, всё – просто ужас как скверно и совсем никуда не годно! Сплошные тебе – застой, кризис и разруха!
– Ах, да чепуха это, сударики, что хуже стало! – говорили третьи, – Да и не скверно вовсе. Скверно, что мы-то тоже так же вот не разбогатели, это уж верно что скверно!
А четвёртые совсем ничего не говорили и вообще были мало чем озабочены, оттого, видно, им и было всегда очень даже ничего.
Ну, а дон Педро просто жил себе да поживал и, как говорится, и в ус не дул. Хотя у него, собственно, и усов-то ещё и в помине не было, так что не во что было и дуть. Он был сперва совсем без усов, вроде как рыба или птица. Да только вот в один прекрасный день – трах да бах!… и усы вдруг пробились мощными стеблями под самым его носом, а случилось это, между прочим, вот как.
2
Однажды дону Педро приснился удивительно странный и даже до странности удивительный, но вообще-то непонятный и загадочный сон: будто бы он сидит на коне, а у коня отовсюду: где можно и даже нельзя растут усы. Конечно, конь с усами явление невиданное и для науки весьма-таки любопытное, вроде как слон с бородой или медведь с рыбьим хвостом, но только дону Педро это усатое явление совсем не понравилось и он повернулся на другой бок, чтобы его не видеть. Конь после этого, исчез, но зато явились какие-то совсем заморские рыбы в шляпах и полосатых пижамах. Тогда дон Педро снова улёгся на другой бок, но тут опять появился усатый скакун. Дон Педро вновь повернулся к рыбам, потом снова к коню и снова к рыбам, и так и провертелся всю ночь. А потом рыбы вдруг скинули свои полосатые пижамы и оказалось, что это вовсе не рыбы, а какие-то тушканчики. Они попрыгали, попрыгали, как видно для разминки, а после все разом нырнули в пруд, и только шляпы странной флотилией долго ещё качались в зелёных от водорослей волнах. И казалось бы, что сон уже закончился, но тут снова появился усатый конь, хотя он и был, вроде, совсем из другого сна, и стал своими многочисленными усами удить рыбу – только вместо рыбы наловил целых две дюжины шляп. Этим сон на сей раз и завершился, потому что тут дон Педро уже окончательно проснулся. Он почесал голову и тут и там, но от того ничего в ней, однако, не прояснилось и непонятное не сделалось понятным. Тогда дон Педро полежал, подумал о том да о сём и снова заснул.
А утром, едва только выглянув в окошко, дон Педро заметил парящую высоко в небесах огородную лейку и с той-то поры и пошли тут всякие чудеса.
Конечно, взгляни он в тот момент не туда, куда он взглянул, а куда-нибудь совсем в другое место, то ничего бы, наверно, и не случилось, и прошло бы всё всё мимо никак его не коснувшись. И не о чем тогда было бы и рассказывать. Но дон Педро глянул, как раз, в тот самый момент и, как раз, именно туда. И тогда уж всё вдруг пошло, поехало, закрутилось, завертелось и получилась вся эта вот история.
– Ну и дела же нынче творятся! – удивился дон Педро висящей в небесах лейке, – Это ж надо куда забралась!
И в самом деле это было более чем странно, лейки же обычно не летают, они ведь не птицы. Ну, а эта вот почему-то летела, и не так словно случайно была заброшена в небеса и вот вот свалится вниз, а как уверенный в себе небесный житель, воздушный шар или там дирижабль какой-нибудь, который хоть он и не птица, но в небесах чувствует себя не хуже, чем медуза в волнах.
Дон Педро сперва совсем было не поверил своим глазам, и для проверки закрывал и открывал их, прищуривался и прижмуривался, но напрасно – ничто не становилось ясней, и лейка преспокойненько летела и летела себе куда ей только хотелось. Она была ведь вовсе не плод воображения, вроде коня с усами, а потому с чего бы ей было и исчезать?
Совсем даже напротив, кружа и жужжа не хуже дюжины шмелей – над крутыми горами, зелеными долами да лесами солнечной Испании, где появился на свет и жил с тех пор наш герой, лейка, наконец-то, приземлилась в саду под окошком, то есть прямо под самым носом дона Педро, словно бы для того, чтобы он мог её получше разглядеть.
– Прямо чудеса какие-то индийские творятся! – всё никак не мог взять в толк происходящее дон Педро, – так-то скоро глядишь бочки да ведра, да чайники-кофейники летать вздумают! И что ж это будет если и всякая посудина, да и прочая вещь, что лишь стоит иль лежит так-то вдруг запорхает?
И он тут же напредставил себе в уме уйму всякой летающей всячины, коя в привычном обиходе не то что не летает, но даже и не ползает.