– Ты все еще здесь? Быстрее, Терри не любит ждать… Или ты уже забыла?
Забыла ли я? Конечно нет. Разве можно забыть боль, которая мучала тебя целую ночь, отдаваясь во всем теле, начиная с головы и заканчивая теми частями тела, которые не должны болеть у девятилетнего ребенка? Не успевшего освежевать подстреленных взрослыми мелких лесных грызунов, а то и вовсе получившего с утра оплеуху, только лишь за то, что задремал после буйства, устроенного внизу мужчинами, которые только и дожидались дня, когда « наконец соберутся для серьезного разговора.
– Что за чертовщина, ты что, оглохла, девочка? – грозный, хриплый от слишком крепкого табака голос раздался прямо над ухом и принес с собой еловый запах, исходивший от дубленки, пропитанной потом и старым одеколоном, которые смешался в тошнотворный «аромат». – Этот промах может стать последней каплей, не заставляй меня разочаровываться в тебе, Анда, – тяжелая обветренная рука легла на плечо, придавливая к полу давая понять, что это было последнее предупреждение.
«Не заставляй меня разочаровываться… Не заставляй…»
– Да, Джон, я тебя не разочарую.
Анда
Девять лет спустя
Ветер. Треск веток. Запах осенней листвы, которая хрустит под ногами при малейшем движении.
Я не могу потерять ее и сегодня…
Если к вечеру я не вернусь с лисицей, дедушка и его дружки оставят меня ночевать на улице, чего, конечно, мне и так не избежать. Ведь он стал настолько стар, что сам не помнит того, о чем рассказывает всем подряд: серые лисицы становятся активными к закату, а в дневное время они предпочитают отдыхать и прятаться в своих норах, а иногда взбираться на деревья. Да, новость о том, что лиса может залезть на дерево в случае опасности или для отдыха, не очень вдохновляла. Как и навязчивая ежедневная мысль, что это животное придется убить.
Все свои детство и юность я провела в рыбацком доме своего дедушки, который взял меня к себе на попечение после несчастного случая с моими родителями. Впрочем, этот случай уже не казался «несчастным», ведь они были «виновны в случившимся сами» – именно так написали большими буквами в газете, разлетевшейся по их городу за считанные часы, а до нас дошедшую спустя день.
Старик не разрешал мне читать ее ни «до», ни «после». Об их смерти я узнала от странной, но добродушной женщины в очках, с черными волосами, завивающимися в маленькие пружинки. Она приехала в тот день рано утром, забрав мою сумку с собранными накануне вещами и меня вместе с ней от друзей родителей, первым же самолетом привезла сюда. Я еще не ожидала никакого подвоха и с озорством тараторила про новый город, в котором мне предстояло жить, угадывая какой он: большой или маленький, теплый или холодный, не зная, что мое будущее уже предрешено. Та монотонно отвечала, не зная, как поделикатнее сообщить, что я в одночасье осталась сиротой. Газету, с новостью, ставшей сенсацией в Колд-Лейке, я и в глаза не видела. Какое это имело значение? Дали бы мне кусок бумаги с отпечатанными буквами или просто рассказали все, как есть, суть осталась бы прежней: я осталась одна и направлялась в незнакомую страну. .
В нашем доме постоянно бывали гости.. Говоря «нашего», я имею в виду «его» дома. Для меня он перестал таковым быть, когда в ответ на все свои простые повседневные действия, я стала встречать постоянное рукоприкладство со стороны старика. В конце концов мне надоело. Стало ясно – либо он, либо я. И я стала ждать момента, чтобы убраться подальше.. Появись шанс, и это случилось бы быстрее, чем Джон успел бы выговорить внятно слово «дьявол», которым бросался порой так часто, будто других в его голове уже не осталось..
Джон… Он велел называть себя так. Никаких «дедушек» и никаких соплей – это мой родственник объяснил при первой же встрече, когда встречал меня на пороге своего ветхого дома и стоял надо мной с куском вяленой оленины в руке. Увидев «того самого» человека, которого я представляла совсем иначе, я уже не считала ту женщину неприятной и была бы рада остаться с ней, но он лишь подтолкнул меня в дом и, сухо распрощавшись, запер дверь, будто бы и не ждал вовсе. А может, просто позабыл… Но я не заметила ни горя, ни хотя бы грусти от потери сына, моего отца, в его глазах. Ни тогда, никогда-либо после.
Поначалу я пробовала заводить разговоры о папе, но каждый раз получала грубую затрещину как напоминание о том, что эта тема под запретом, а я напрошусь на неприятности, если не прекращу. Я умолкала, а позже, по детской наивности, начинала снова, будто бы пробуя дедушкино настроение на вкус. Если он просто выругается, то день будет ничем не примечательный, без конфликтов из – за моего так называемого «шального поведения», а если замахивается, значит, жди беды. Замахиваться он стал все чаще, поэтому я стала больше молчать, мне не хотелось «расстраивать» его – так я это называла. Но мне было девять лет, и я верила, что все обязательно наладится.
Самое противное и страшное – думать, будто всему виной твои же родители, которых якобы задрал черный медведь, когда те, приехав на новое место, решили прогуляться по округе. Какая разразилась трагедия, когда стало известно о смерти молодой пары, у которых осталась дочка в Виннипеге… Для большинства это казалось нелепой случайностью, но порой у меня закрадывались подозрения, что все было не так банально, как говорили в новостях. С каждым годом, после очередной встряски от дедушки, все чаще возникал вопрос: как далеко он может зайти? Мне было тяжело думать, что точно такой же «радушный прием» мог ожидать и мою маму, когда она только познакомилась со своим свекром. Относился ли Джон так ко всем представителям женского пола или его вспыльчивость была выборочна – этого мне узнать пока не доводилось. Но его диктаторские замашки явно не способствовали моему психическому здоровью. Возможно ли, что в тот день старик просто не остановил моих родителей, не предостерег, и поэтому отправил прямиком навстречу смерти? Или они, по его мнению, как взрослые люди должны были понимать, что здесь не город, и опасным животным будет бездомная дворняга, а трехсоткилограммовый барибал, который как раз вышел из спячки и готов принять за добычу что угодно..
Но, честно говоря, за все время, проведенное здесь, я и обычного-то медведя не видела, не говоря уже о «лесном дьяволе». Впрочем, от северной стороны леса все же далековато, мало ли, что могло оттуда выскочить…
Опаленное чувством несправедливости, мое сознание сразу же стремилось найти любые доводы, чтобы обернуть всее против Джона. Он становился в моих глазах виновным во всем. Но, спустя время, все вскипевшие и нахлынувшие от обиды мысли утихали, оставляя после себя лишь неприятный осадок. Который, однако, все копился и копился с годами.
