Поколение снежинок – неформальный, уничижительный термин для обозначения поколения, взросление которого пришлось на начало XXI века. Считается, что они менее стойки и более уязвимы, чем предыдущее поколение.
Collins English Dictionary.
Copyright © HarperCollins Publishers
О, снежинки, когда превратились вы в бабушек и матрон, сжимая в ужасе свои жемчуга при одном виде человека с собственным мнением… вы, слабохарактерные и самовлюбленные дети?
Брет Истон Эллис
Миллениалы считают, что им все должны.
www.dailymail.co.uk,
статья «Миллениалы возмущаются, что у родителей жизнь была гораздо легче»
Нас часто оскорбляют. Почему мы должны скрывать свои чувства? Мы можем использовать энергию своей обиды, чтобы что-то поменять. Очень многие вещи в нашем мире нуждаются в переменах. Почему я не могу попытаться создать безопасное пространство?
Лив Литл, основательница онлайн-журнала www.gal-dem.com
Кэтрин
Я теряю тебя из виду среди защитных жилетов и блестящих шлемов. Все вы на одно лицо… Иэн бы сказал: «Они нас тоже не различают». Я борюсь с усталостью, тру глаза и снова вглядываюсь.
Я ночевала в машине. У меня опять был кошмар. Помнишь, я тебе рассказывала… Он снится мне каждую ночь с тех пор, как мы познакомились. Будто я снова на ферме. Меня окутывает мрак, давит черное небо с красными разводами. Я словно в тумане. Сверху я выгляжу, как сейчас, – коротко стриженные черные волосы и любимая кожаная куртка, а ноги детские – тощие, на них болтаются старые джинсы матери. Меня терзает голод. Я иду босиком, сначала по колючей траве, потом по выжженному полю. Трава уже не просто колючая – она острая как бритва. Я оставляю за собой кровавые следы. Земля вдруг начинает трескаться, тут и там возникают глубокие овраги. Мне нельзя останавливаться, надо идти дальше – впереди калитка, которая ведет на дальнее пастбище, и если я дойду до нее, прекратится сон и утихнет голод. Я не вижу мать, но чувствую – она на меня смотрит. Она уверена, что я не дойду, я слишком слаба. Ей всегда нравилось видеть меня слабой. Она хочет, чтобы я остановилась, но я иду, несмотря на боль, спазмы в желудке, разверзающуюся землю. Я упрямо продолжаю переставлять израненные ноги.
Просыпаюсь скрюченная на заднем сиденье своей «Мини». Все тело ноет. Вот до чего ты меня довела. Я ночую в машине, днем иногда отдыхаю в кресле кафе. Сегодня утром я проснулась и поехала. Я не знала, куда еду и зачем. И тут увидела тебя на велосипеде. И поняла, что мне нужно делать.
Мы едем по Де-Бовуар, потом через Шордич въезжаем в Сити. Двигаемся медленно. Пробки. Я следую за тобой неотрывно. На Ливерпуль-стрит ты виляешь между стоящими машинами и скрываешься из виду. На Черч-стрит поток трогается, и я снова тебя догоняю.
Подъезжаем к большому перекрестку.
За последние годы здесь погибло пять человек. Прервалось пять юных жизней, совсем как твоя.
Машина передо мной свернула, теперь я первая у светофора. Кажется, удача на моей стороне. Но нет, мимо просачивается стайка велосипедистов. Поблескивают металлические ручки, сверкают защитные жилеты на юных телах.
Я окружена.
Ищу тебя впереди и в зеркале заднего вида. Тебя нигде нет. Значит, ты проживешь на свете еще один день. Еще один день будешь радоваться украденной работе, квартире, еще одну ночь будешь спать рядом с моим Иэном в постели, которую мы с ним выбирали вместе.
Но нет – вот и ты!
Ты рядом с моей дверью, смотришь вперед, ждешь, когда сменится сигнал. От твоей близости у меня всегда перехватывало дыхание. Сейчас я могла бы протянуть руку и схватить тебя за рукав. Я бы спросила: почему? Почему ты отобрала у меня все, Лили? Ведь я хотела тебе помочь…
Ты протискиваешься в первый ряд, к стоп-линии. Улыбаешься, и тебя, разумеется, пропускают. Твоя улыбка – как лучик солнца. Она греет и освещает все кругом. Она разрушила мне жизнь.
Я двигаюсь за тобой, буквально расталкивая велосипедистов, мне возмущенно стучат по крыше, кто-то кричит: «Куда прешь, дура?!» Ты оборачиваешься на шум, потом снова смотришь на светофор. Не видишь, что я крадусь за тобой. Приподнимаешься на сиденье, накачанные ножки начинают крутить педали, ты трогаешься с места, не дожидаясь зеленого. Нет, Лили, на этот раз не выйдет.
Заднее колесо велосипеда. Я не свожу с него глаз.
Интересно, каково это – почувствовать твое тело под колесами, услышать хруст костей, ощутить запах крови. Крови, которая бежит по твоим жилам, но очень скоро прольется на асфальт, потечет по сливной канаве и закончит путь в безразличных водах Темзы.
Только тогда я смогу нормально жить.
Загорается зеленый.
Я изо всех сил жму на газ.
Кэтрин
Шестью неделями ранее
Как они это делают? Я каждое утро видела их на автобусной остановке и поражалась. Повыползали из квартирок, которые снимают толпой или на родительские деньги, и стоят себе спокойно. Жить, конечно, хотят не здесь, а ближе к центру, только вот средств пока не хватает. Автобус на двадцать минут опаздывает, а этим молоденьким хоть бы хны. Почему нынешним девочкам и мальчикам до тридцати совершенно наплевать, опаздывают они на работу или нет? Я решила при удобном случае спросить Иэна и принялась строчить эсэмэску своему помощнику, Азифу, в надежде, что он хоть как-то меня утешит. На работе в последнее время не ладилось, и я остро нуждалась в поддержке. Тот понедельник был началом дивного нового мира для нашего журнала: новые владельцы, новый издатель, еще один шанс. Во что бы то ни стало нужно произвести хорошее впечатление, но мироздание явно против меня – ни одного автобуса.
«Автобуса нет! Написать, что опаздываю, или еще подождать?» – набрала я.
Ответ был не слишком вразумительный: «Как выходные? Новый издатель уже здесь. Даже не знаю. Удачи».
Тем утром я стояла и смотрела на окна своей квартиры – с остановки видны рассохшиеся рамы. Помню как сейчас: на мне была свободная блузка со стоячим воротничком – специально купленная накануне, длинная юбка-карандаш с разрезом почти до бедра и черная кожаная куртка, которую я всегда носила на работу. По-деловому и в то же время смело – чтобы не подумали, будто я пытаюсь угодить свалившемуся на меня новому начальству (хотя я, конечно, пыталась).
Надо сказать, начало рабочей недели давно меня не радовало. Во-первых, после двадцати лет упорного роста я вдруг поняла, что теряю форму. Во-вторых, юные, полные сил стажеры мозолили глаза, напоминая о несбывшихся надеждах. Однако больше всего мучил страх, липкий ужас, что они обязательно спросят: «Как прошли выходные?» В другие дни меня, казалось, никто не замечал (не то что раньше, когда мне было слегка за двадцать и карьера шла в гору). А в понедельник как назло лезли с вопросами.
