Вечером я была уже в Князихе. Там всё утопало в злени, ещё не успевшей пропылиться и зажариться в палящих лучах летнего солнца. По улицам гоняли соседские ребятишки, блеяли козы и квотхтали кры. А я шла по улице и смотрела на дом бабушки как в первый раз.
Невысокий забор из крашенных в синее штакетин, в палисаднике буйным цветом цветёт шиповник. Запах такой, что воздух впору в пробирки укупоривать. Сам дом небольшой, с надёжными кирпичными стенами, невысоким крыльцом в три ступеньки, синей крышей (краску заговаривали бабушка и мы с Катькой, держится она уже последние лет десять крепко) и небольшими аккуратными окнами с синими же наличниками.
Я взбежала по ступенькам и попала в просторные сени, где всегда пахло травами. Обычно они тут сушились, а потом и хранились, например, полынь и чертополох. Из сеней я крикнула «ау, бабуля!», а потом, толкнув обитую дерматином внутреннюю дверь, оказалась в небольшом коридорчике с вешалкой и тумбой для обуви. Бросила сумку, нашла свои тапки, переобулась и, пройдя внутрь, с наслаждением вдохнула родной домашний запах.
Бабушки не было. На секунду в зеркале мелькнула мордашка домового, но тут же, признав меня, пропала. На кухне уже был накрыт стол, значит, бабуля отошла ненадолго. Я поставила чайник и пошла в свою комнату переодеться.
Хлопнула дверь, я вышла в домашних просторных штанах и любимой футболке навстречу хозяйке.
– А я к Зойке за молоком ходила, – объявила бабушка. – Будешь молочко, Шура?
Потом мы ужинали и пили чай, ни слова не сказав о причине моего внезапного приезда. Она рассказывала, что Леший недоволен: много, мол, сухостоя, а деревенские перестали пилить его на дрова. Мавок этой весной почти нет, и Водяной хандрит.
Я говорила про Алисиного ребёнка и новое сонное зелье, которое придумала, пока с ним сидела. И про Надьку, которая явно выбрала Павла, а может, это он её выбрал, у них там чёрт ногу сломит.
– Ничего, внуча, и для нас денёк настанет, – вздохнула бабушка. – Завтра пойдём за болотным корнем, встать надо рано.
Рано – это с петухами, примерно часа в четыре, когда ещё даже не светает. Так что если Ева с Никой думали, будто у меня будет какой-то санаторно-курортный отдых с долгим сном и диетическим питанием, то сильно ошиблись. У бабушки не забалуешь.
Так и повелось. С утра мы вставали и шли то за болотным корнем, то за разрыв-травой, то за медовицей или шерстянкой. Приходили когда к обеду, когда к ужину. Вечером готовили – бабуля еду, я зелья.
Соседей почти не видели, у всех сейчас горячая пора. Даже со школьной подружкой Нинкой только в вацапе переписывались, а встретиться не могли. У Нинки были годовалый сын, сильно взрослый муж и теплица с огурцами, которая требовала уйму времени и внимания. Зато и доход приносила такой, что жила подружка припеваючи.
Мы всё думали, как выкроить время, чтобы пообщаться нормально, но судьба всё решила за нас. В пятницу после обеда к Нинке в гости прикатили тётка и двоюродная сестра Лариса, а бабушка озабоченно сказала, что ей надо ехать в соседний городок. Чует она, что-то там стряслось. Меня формулировкой было не удивить, такое уже случалось, и не раз. После обеда она пошла по деревне искать кого-нибудь, кто собирался ехать в ту же сторону.
Я решила, что это знак. Нинка оставит ребёнка на тётку, а сама возьмёт Ларису, и мы наконец-то посидим, как люди.
Найти попутчика оказалось несложно, дядя Коля Суворкин обещал отвезти бабушку, куда скажет. Только со временем они никак не могли определиться, то он откладывал, то она, так что я уже стала сомневаться в успехе.
Бабушка, заметив мои метания, сурово поджала губы:
– Ты чего это, стесняться меня стала? Зови подружек, чай я их не съем.
Не то чтобы я стеснялась, просто у Нинки язык без костей, такое может ляпнуть, только держись. Но пришлось звонить подружке и звать в гости под внимательным бабушкиным взглядом. Девчонки обещались прийти после шести.
Бабуля велела взять в погребе ягодной настойки – она делала смесь из малиновки со смородиновкой. Получалось очень вкусно, куда там всяким промышленным ликёрам.
Там же я прихватила банку вишнёвого компота, солёных груздей и миску маринованной свеклы, которую очень уважала Лариса. А потом стала накрывать на стол.
Девчонки принесли с собой пакет огурцов и домашнюю говядину в подливе. И половину торта-безе, который пекла мастерица тётя Лида – Ларисина мать и Нинкина тётка.
– Лариска, ты всё хорошеешь, – сказала я с лёгкой завистью.
Нинкина сестрица каждый раз поражала новым цветом волос и способностью есть что угодно и не толстеть. Безо всяких ведьминских ухищрений!
– А я? – тут же ревниво спросила дородная Нинка, по случаю накрасившая губы и надевшая длинное цветастое платье.
– А ты всё добреешь, – вывернулась я. – Девочки, проходите.
– Баб Варь, выпьешь с нами? – проорала Нинка, заметив мелькнувшую в дверях бабушку. – Санька, разливай уже!
Бабуля отказалась, но не строго, а скорее ласково. Была у неё к Нинке какая-то слабость. Другим девчонкам она даже в дом заходить не позволяла.
– Сто лет не собирались. Сегодня оторвёмся! – продолжила делиться планами Нинка, безотрывно глядя, как я наполняю рюмки.
– Оторвётесь, оторвётесь, – покивала ей бабушка. – Только, чур, не долго, Шурке завтра вставать рано.
Я подкинулась: мы про завтра не говорили. Почему-то я думала, что бабушка утром уже вернётся. Но она сказала, что всё может быть. Вдруг придётся задержаться, а дела-то никто не отменял. Потом она попрощалась с девочками и вышла в сени со своей любимой сумкой.
– Ну, девчули, за встречу! – сразу завопила Нинка, и, хлопнула ли входная дверь, я уже не услышала.
Под домашнюю говядину, картошечку, грузди и салат из огурцов ягодная настойка исчезала с подозрительной лёгкостью. Я жалилась, что «все подружки по парам», Лариска возмущалась, что никак не получается крутить сразу с тремя парнями (два ещё туда-сюда, а три уже никак, того и гляди спалишься), а Нинка, конечно, мужем Вовкой.
– С ним даже поссориться невозможно! – кричала она, с остервенением пытаясь наколоть на вилку всё ускользающий кругляш огурца.
– Да разве ж это плохо? – мы с Ларисой конкретно сейчас были добрыми и за мир во всём мире.
– Да вааще погано! Не поссоришься – не помиришься, – Нинка была-таки злой. – Вот я сегодня приду на бровях – ты думаешь, он хоть слово мне скажет? Ниночка, сюсю, Ниночка, мусю! Тьфу, а не мужик!
– Это он тебя так любит, – дружно вздыхали мы.
– Конечно, он тоже так говорит. Только ничего не делает.
– А давай мы тебе другого найдём? – тут же предложила я. – Может, они подерутся, и ты тогда Вовку пожалеешь.
– И кого же мы тут ей найдём? – подключилась Лариска, а Нинка от возмущения чуть не поперхнулась и закашлялась.
